— Да ладно тебе, — огрызнулся Базар. — Ты лучше скажи, вот завтра уедет Халима-апа — кто на автокране будет работать?
— А нам то что, пусть прораб об этом думает.
— Работник на автокран найдется, об этом ты не беспокойся, — заговорил тихий Рустам. — Я думаю, главное — человеком надо быть. Мне, откровенно говоря, жаль Халиму-апа. Она и работать должна, и дочь растить, и посылки мужу в тюрьму посылать.
— Да, бедная женщина… Сколько всего натерпелась, — отозвался Базар. — И прораб наш тоже хорош, заупрямился. А у них в городе и квартиры-то, кажется, нет.
— Что же прикажешь ей делать — он ведь говорит: или отправляй дочь в город, или увольняйся! Приходится уезжать.
— Говорят, она в город поехала не посылку мужу отправлять, а квартиру подыскивать.
— Все может быть, дружище Берды, — сказал Рустам, — не знаю, конечно, как ты, а я так думаю: прекрасная у нее дочь. Да и поэт наш не прочь стать Тахиром для Зохры, верно, Базар?
— Ты что, не слышал поговорку: «Посмотри на мать, возьми дочь»?.. Так вот, мать мне не нравится, — усмехнулся Берды.
— Ты как та кошка: висит мясо, а ей не достать. Она и говорит со злости, что оно протухло. Приди Зохра и скажи: «Рустам, хочу за тебя замуж» — женюсь тут же, и счастливее меня не будет человека, — выпалил Рустам.
— Ты у нас, Рустам, простачок, а с женщинами надо быть поосторожней, — возразил Берды. — Видали, какая у нее мать — любит языком чесать.
— А я что, на матери женюсь? — разгорячился Базар, словно уже шел под венец.
— Я думаю, и мать бы была достойной женой, — стоял на своем Рустам. — Поговорить Халима-апа любит, это верно. Но ведь она женщина одинокая, ей тоже хочется жить, смеяться…
— У нее ветер в голове. А в женщине хороша серьезность.
— Можно подумать, ты ее на чем-то поймал, а, Берды? — Базар был готов ринуться в драку.
— Чего не видел, того не видел, грех на душу не возьму, — просипел Берды и притих.
— Тогда нечего грязь на нее лить, — на этот раз Рустам опередил Базара. — Мы здесь уже больше двух месяцев, и кто только не пытался к ней подладиться — ведь почти одна среди стольких холостых мужчин, — кто только удочку не закидывал. А у кого клюнуло? Этот Шаммы какие только козни не строил! А чего добился?
Спор о Халиме-апа и ее дочке затянулся, но Джума его уже не слышал — он думал о своем.
Джуме казалось — стоит положить голову на подушку и он сразу уснет, так измотала его двухдневная бессонница. Не тут-то было. Все уже давно спали, а он лежал, глядя в потолок, и думал. Случившееся за последний год разом нахлынуло на него…
Десятилетку он закончил рано. То ли ему очень хотелось учиться, то ли оттого, что школа была рядом с домом, но в первый класс он пошел на год раньше положенного. С месяц его не хотели записывать в школу, но Джума каждый день приходил. Пришлось записать: он оказался самым способным учеником в классе. И школу закончил одним из лучших.
Отец хотел, чтобы он сразу поступал в институт, а мать мечтала, чтоб он отдохнул годик, побыл дома: «Сын наш совсем еще ребенок, не хочешь, чтобы он в колхозе работал, — устрой его в другое место, до будущего года». И уговорили-таки отца. Джуму устроили рабочим в бригаду строителей. Бригадиру родители объяснили: «Джума-джану нет нужды гоняться за рублем, главное, — был бы при деле». И самому Джуме они без конца твердили: «На работе не надрывайся, нам твой заработок не нужен».
На стройке Джума во все глаза следил за рабочими. Подносил раствор и все смотрел, как кладут кирпичи. Однажды решился попробовать сам, пока каменщик отлучился. Когда тот вернулся, Джума со страху спрятался, думал, мастер выбросит его кирпичи. Но тот лишь подстучал кое-где молотком и стал продолжать ряд. Потом Джума не прятался и хватался за кирпичи, как только каменщик садился перекурить.
Точно так же научился и штукатурить. Стоило рабочему отложить инструмент, его тут же подхватывал Джума. Штукатурить было труднее. У настоящих мастеров раствор ложился на стену, а у Джумы ложился по сторонам или шлепался на пол. Мастерок то вяз в растворе, то оставлял полосы. Не скоро, но все-таки стало получаться. И Джума радовался новообретенным умениям.
Отца мало интересовали занятия сына. Он то и дело ворчал на жену: не пустила ребенка учиться сразу после школы. И едва наступило лето, он уехал на пять-шесть дней в Ашхабад, а, вернувшись, объявил:
— Можешь спокойно готовиться — будешь учиться играть на бубне.
— Да ты шутишь, отец, — улыбнулся Джума, но по лицу отца понял, что дело совсем нешуточное.