— Думается мнѣ…- началъ опять мальчикъ и голосъ его дрогнулъ и зазвенѣлъ, — думается… Катька-то жива ли?
Мотька молчала.
— Не знаешь ты, Катьку-то? Махонькая она, глупая, не понимаетъ… Мягкаго хлѣбца проситъ, молочка… Мамку зоветъ, — шопотомъ добавилъ онъ. — Жива ли еще, думается? Тетенька! А?
— Жива, Богъ дастъ. Что-жъ?.. — успокоила его Мотя.
— Тятька со мной ее отпускалъ, дядя Егоръ не взялъ. Плакалъ тятька-то: «съ глазъ-бы, говоритъ, долой; душу бы не тянула». Еще что тятька говорилъ: «люди, молъ, не видятъ, такъ и жалости у нихъ нѣтъ. Сытыхъ, говоритъ, въ городѣ много, не дадутъ же ребеночку съ голоду изойти». Правда, тетенька, что въ городѣ сытыхъ много?
— И-и, касатикъ, много! Ишь, дома0то все какіе — большіе, каменные; чьи-же нибудь — дома-то. Какъ же сытымъ людямъ не быть?
Мальчикъ задумался.
— Тетенька, миленькая! — голосомъ полнымъ мольбы заговорилъ онъ, оживляясь и волнуясь, — можетъ, правда, кто пожалѣлъ бы, какъ разсказать? Сытые, говоришь… Что-жъ… Катюшка-то? Много ли надо-то ей? Тетенька, миленькая.
Онъ приподнялся на постели, повернулся къ ней лицомъ и крупныя слезы побѣжали по его щекамъ.
Мотька встрепенулась.
— Тетенька, миленькая! Жалко… Я бы попросилъ у кого… Такъ бы въ ноги упалъ, плакать бы сталъ. Вдругъ послушали бы, не разсердились… Много ли надо то! — волненіе утомило его, личико поблѣднѣло и онъ опять опустился на подушку.
— Нѣтъ… гдѣ жъ! Развѣ нужно кому! — съ безнадежной покорностью прошепталъ онъ. — Катька-то наша… Кому она нужна?
Митроша замолчалъ и тихо лежалъ блѣдный съ закрытыми глазами.
Мотька безпокойно перебирала пальцами кромку своего грязнаго фартука, потомъ она приподнялась на колѣни и облокотилась о край Митрошиной постели.
— Ты, знаешь, тово… Ты не убивайся, — быстро зашептала она, стараясь приласкать мальчика своею сухою, корявою ладонью. — Только вставалъ бы скорѣй, поправлялся бы. Кому же какая обида, что ты за сиротинку просить станешь? А кому обидно — тотъ не дасть, другіе дадутъ. Вызволимъ Катьку, прокормимъ. Думаешь, Мотька не чувствуетъ, не понимаетъ? Хочешь, за Катьку просить стану? Хочешь, съ рукой пойду?
Она словно входила въ экстазъ: глаза ея расширились, лицо просвѣтлѣло.
— А ты меня не гони. Что жъ, что пью? Развѣ я зло кому дѣлаю? Безъ вина то, знаешь, душа… душа во мнѣ вопитъ! Вѣдь и во мнѣ живая душа то есть… Не станешь гнать? Я приходить къ тебѣ стану; денегъ добуду — денегъ тебѣ принесу. Вызволимъ Катьку, гостинцевъ ей пошлемъ… всего пошлемъ.
Митроша открылъ глаза. Взглядъ его, сперва удивленный, недовѣрчивый, становился все свѣтлѣй и открытѣй.
— Откуда денегъ добудешь? — пытливо освѣдомился онъ.
— Работать буду; у людей выпрошу.
Онъ все еще недовѣрчиво качалъ головой.
— А запьешь? — шепнулъ онъ и тутъ же съ мольбой и тревогой глянулъ ей въ глаза.
Мотька встрепенулась.
— Кто запьетъ? Я? Да ни въ жизнь! Да живой мнѣ не быть, если въ ротъ возьму.
Митроша вздохнулъ. Точно успокоенная, облегченная отъ громадной тяжести, высоко поднялась его грудь, глаза смѣшливо заискрились и, глядя другъ другу въ лицо, женщина и ребенокъ залились тихимъ, радостнымъ смѣхомъ.
Мотька стала часто забѣгать на квартиру Егора. Когда того не было, она садилась на свое обычное мѣсто — на полъ у кровати мальчика, протягивала ноги и медленно, съ видимымъ наслажденіемъ выбирала изъ кармана одну монетку за другой. Митроша свѣшивалъ къ ней свою бѣлобрысую голову. Перебиваясь и путаясь, нѣсколько разъ подъ рядъ пересчитывали они свои богатства, мальчикъ радостно вздыхалъ, а Мотька глядѣла на него ласковыми, преданными глазами и улыбалась. Насчитавшись, они бережно увязывали свое сокровище въ узелокъ и Митроша упрятывалъ его подъ свою подушку. Тогда друзья начинали бесѣдовать.
— Сонъ мнѣ сегодня приснился, — мечтательно говорилъ Митроша. — Вижу это, будто иду я, иду, по сугробамъ иду, въ снѣгу по колѣни вязну. Иду, а впереди наша Любановка чернѣется. Никакъ мнѣ до нея не дойтить! Изъ силъ просто выбился, а Любановка наша все не ближе. Думается мнѣ, тетенька, никогда мнѣ больше тамъ не бывать!
— Живы будемъ, вездѣ побываемъ! — увѣренно говорила Мотя.
Но мальчикъ грустно качалъ головой.
— А сонъ-то къ чему такой? Скушно мнѣ, тетенька, до смерти скушно!
— А ты не скучай! — наставительно увѣщевала Мотя. — Оттого и не поправляешься, что шибко скучаешь.
— Я, тетенька, здѣсь не поправлюсь… Я, тетенька, умру…
Мотька испуганно махала руками.
— И съ чего это ты? Съ чего? Развѣ можно смерть накликать? А если такъ ужъ не въ моготу тебѣ, долго намъ съ тобой въ Любановку махнуть?