— Ну я и не спорил, — примирительным тоном схоласта, проигравшего в диспуте, ответил Зодиак Мозговорот, — женственность это верно! Например, я не испытывал от Библии таких шипучих эрекций, как от книг Шарлотты Бронте.
Подошла Амели и друзья, захмелев от ее нежных взоров без вина, решили все-таки винца для храбрости дерябнуть. Далее происходил долгий и оживленный диалог о качествах вин, произошедших из разных уголоков милой сексуальной Франции, тех, кто подобными мелочами изволит интересоваться, мы отсылаем на кулинарные странички всяких там глянцевых журнальчиков, читайте, как говорится, на здоровье. Нас же в этом ключе истории страшной мести интересует другая фактура.
— Согласен с тобой по существу на девяносто девять процентов, — заявил Зодиак Мозговорот, выразив перед тем полнейший вотум доверия шеф-повару относительно закуси под винишко, — у Джонни-Грустняка остались еще два живых местью не придавленных вражины, и наша с тобой творческая задача месть эту эстетизировать до высот ужаса неимоверного.
— Так выпьем же за наше с тобой согласие, — провозгласив тост, Билл поднял бокал и созерцая сквозь его искристое тело Парижское солнце добавил. — А потом решим, какой сценарий у нас будет сейчас с ентой вот осатаневшей от течки Амели.
Ибо, необходимо признать, изящной французской попке светили изысканные удовольствия, да будет так!
ЗАЕЗД № 20
КИНЖАЛ СТРАШНОЙ МЕСТИ
Сортирный Генрих держал, как говорится, очи долу более полувека.
Близкий, если не сказать больше, дружище фюрера, он уже многие годы жил воспоминанием об инитимно-нежнейших встречах с Адольфиком в общественном туалете славного города Вена.
Когда позднее харизма Гитлера возвела того на вершины неимоверного величия германской расы, любовная связь с Генрихом Сортирным, естественно, стала страшнейшим государственным секретом Третьего Рейха.
После того как Союзники вздрючили фюрера и всю его империю, Генрих воспользовался всемирной неразберихой и свалил в Брэдфорд, пакистаноподобный городишко среди пустошей северного Йоркшира.
Генрих Сортирный стал зваться Генри Пастилкин и открыл забегаловку восточного толка со скромным названием «Дерьмострой». Стал жить-поживать, добро наживать, благо его тошниловка завоевала неимоверную популярность у всех бухарей ближайшего околотка и отдаленных местностей в придачу. До и после полуночи пьянные рожи валялись на и под столами вонючего, но тем не менее миленького заведения.
Где-то в одиннадцать тридцать, когда синяки, выброшенные за борт более приличными бухаловками, и лишенные желания и возможности отправиться спать домой, тащились к Генри Пастилкину, чтобы скоротать ночь исполненную пьяным угаром и поздним похмельным раскаянием, начинала кипеть грязная ночная жизнь Генриха…
Здесь то и торчал Джонни-Грустняк со своим несчастным неудавшимся родственником Бобби Соккетом, до фестиваля мотонацистов-сатанистов в Уитби оставалось два дня.
— Подкинь-ка нам едишки, чтоб аж в Аду жарко стало, — распорядительно рявкнул Джонни Пастилкину, который самолично притопал обслужить гостей, производивших впечатление сверважных и сверхгрозных персон, — короче, по двойной большой королевской суперпорции суперостреньких карри-курочек, и главное — двойной-двойнейший супер-карри, и чтобы не подяжить, понял, да? — Джонни даже руками своими огромными разводил в стороны, чтобы подчеркнуть грандиозные масштабы своего заказища.
— Уважаемый, — льстиво и вкрадчиво попытался возразить Генри Пастилкин, — вы назвали самое острейшее, не побоюсь сказать больше, наиострейшее блюдо во всей что ни на есть восточной кухне. Джонни явственно услышал немецкий акцент в речи Генри, который выглядел вроде бы типичным пакистанской чуркой чурбанистой.
— И чтобы червяков там не было, Абдулла, смотри у меня! — подпезднул Бобби Соккет, понять его агрессивность было нетрудно, ведь до фестиваля в Уитби оставалось всего лишь два денечка.
— Как вам будет угодно, господа хорошие, — гордо ответил Пастилкин-Сортирный, — и зовут меня Генри, отнюдь не Абдулла, — после таковых гордых слов он повернулся и протопал в Адское пламя, да, да, именно такое пламя полыхало в кухне «Дерьмостроя», иначе это назвать было нельзя.
— Не заметил ничего странного в ентом типусе, а Джонни? — заискивающим тоном спросил Бобби у своего старшего товарища.
Джонни не задумываясь ответил: «Фальшивый загар, черный парик и немецкий акцент, навроде того, а?» Джонни смачно чавкнул и добавил: «Ничего удивительного — после войны куча всякого юбилейного третьерейховского народа и плюс к тому всякие латышские стрелки СС-овские и партизаны-гитлеровцы литовские, ну и еще куча народа националистского, в общем все ломанулись по щелям щемиться, и здесь в наших пустошах северного Йоркшира, в маленьких английских городишках эти достойные люди нашли себе пристанище» — обычно немногословный Джонни-Грустняк выпалил этакую длиннющую речугу прямо на одном дыхании.
— Теперь ясно откуда здеся столько портретов и портретиков Гитлера, да и свастик всяческих на стенках, — преисполнившись понимания серьезнейшего и взрослейшего протянул Бобби. — А то я чето в непонятки ушел, вроде индо-паковская забегаловка, а тут нацизм всякий, какое-то сочетание несочетаемое, подумалось мне так…
А между тем Генрих-то не зря сам подошел обслужить нашу парочку — что неуловимое привлекало его в их блестящих глазах и грустная дурная мудрость сквозила в их улыбках. Из дверей кухни наблюдал он внимательнейшим образом за ребятами.
А там внутри, как уже было сказано, царил Ад кромешный. Курочки с овощами жарились на радость злобным исламистам. Ибо вся эта кулинарная, с позволения сказать, процедура сильно смахивала на мусульмано-сатанистский шабаш. Повара вкладывали в остроту своих блюд всю чурбанскую ненависть к белому населению туманного Альбиона. И острота получалась что надо, она была потерянным раем в пресном Аду современного мира. Удар, наносимый острейшими жареными курями, сначала пронзал диким огнем глотку и небо, а потом детонировал жгучими как муки ревности сокращениями сфинктера. Как назвать это? Какое имя достойно того, что неописуемо, подобно богу, сокрытому во мраке дионисийской апофатики, а?! Анальный джихад, одним словом, вели мусульманские повара в «Дерьмострое», от-т-так-от!!!
Ну а наши два байкера-мстителя, они выдержат или нет, как ты думаешь, дорогой читатель?
Генри, сама предупредительность, остался у столика, якобы для предупреждения каких-либо последующих и последовательных желаний клиентов.
Джонни приступил к поеданию курочек в острейшем карри. На всякий случай, он спросил своего младшего корешка: "Ты вообще как, ценишь остренький хавчик, а?" На что Бобби, вытянув губы, как ему казалось так он выглядит взрослее, процедил сквозь белоснежные зубы: "На мой взгляд, чем острее карри, тем круче, не правда ли?" — после чего с напускным остервенением набросился на еду. Вскоре Бобби Соккет поспешно отправился обсуждать достоинства восточной кухни с мистером унитазом, стоны мальчугана были мучительными, но при том гордыми.