Дудек переступает порог и исчезает в тени.
— Длинный сейчас будет. Он уже, наверно, все сделал.
— Как это «наверно»?
— Наверняка, — поправляется Дудек. — Все шло по плану…
— Ну и что? Ты был при этом? — прерывает его Шершень.
— Бог ты мой, дай же мне сказать.
Слышно, как он споткнулся о брус, разгреб сено руками и сел со вздохом облегчения.
— Все шло по плану, — повторяет он. — Клоса провожал тот лысый стукач из «Семерки». Я околачивался на углу, а Длинный ждал в воротах. Лысый попрощался и ушел, через минуту Клос с Длинным вышли из ворот, и я видел, как они разговаривали на тротуаре. Они говорили минут пять. Потом Длинный вытащил из кармана платок и вытер нос. Это был знак, что я не нужен. Так мы уговорились. Наверно, Длинный боялся, чтобы я не спугнул Клоса. Но я на всякий случай следил за ними издалека. Они пошли на дамбу, туда, где незастроенные участки. Идеальное место, ни души. Ближе подойти я не мог, а то бы они меня увидели, поэтому я вернулся к вам…
— Идиот! — шипит Шершень.
— Мы так уговорились. Он велел мне уходить.
— Ты слышал выстрел? — спрашивает Михал.
— Нет, — бормочет Дудек сердито. — Но Длинный наверняка его там уложил, — добавляет он с надеждой.
— А если Клос махнет Длинного, тогда что? — спрашивает Шершень.
— Длинный велел мне уйти, — упрямо повторяет Дудек.
Они замолкают. Во дворе тихо, в чердачном окне блестят далекие звезды.
— Нужно бы туда пойти, — говорит после паузы Шершень.
— Нет, — возражает Михал. — Подождем еще.
Они лежат, и теперь Михал не думает уже ни о чем. Он чувствует только ритмичное пульсирование в гортани, будто сквозь него течет время. Сено дурманит, сено вызывает зуд. Оно под рубашкой, в ботинках. Слышен легкий шум дыхания. Холодный ночной ветер шевелит волосы. Вдруг Дудек вскакивает.
— Идет, — говорит он.
И вот большая тень заполняет проем. Маслянисто блестит кожаная куртка. Длинный медленно переступает порог.
Они ждут, что он скажет, но Длинный молчит. Тогда они начинают спрашивать наперебой:
— Ну, как прошло?
— Сделал?
Голова Длинного в темноте, плечи уперлись в прямоугольный экран неба.
— Дерьмо, — говорит он через минуту тоном, полным горечи и обиды.
Он слегка наклоняется, ищет что-то в карманах. Потом чиркает спичкой, и из темноты появляется его лицо — бронзовое, злое, с глубокими бороздами, идущими от носа к сжатым губам.
Никто не обращает на него внимания. Все смотрят на спичку, гаснущую под сеткой сухих стеблей. Михал чувствует, как нужна Длинному сигарета.
— Садись, — приглашает он.
Но Длинный продолжает стоять. Красная точка сигареты то разгорается, то гаснет.
— Не смог, курва, — говорит он наконец.
— Такое хорошее место! — вздыхает Дудек с сожалением.
— Не смог, — повторяет Длинный тихо. — Если бы он, холера, пробовал защищаться! — вытолкнул он вдруг из себя. — Если бы убегал! Так нет, Я видел, как он вздрогнул, когда я подошел к нему в воротах. Сразу посмотрел на мои руки. Я держал их в карманах, в правой была «дура». Хватило бы одного рывка. Он тоже, мерзавец, держал лапы в карманах, но сразу же вытащил их, точно хотел мне показать, что ничего там нет. «Привет, Короткий! — сказал он мне. — Может быть, поговорим перед этим?» — «Я пришел с тобой поговорить», — сказал я. И мы вышли за ворота. Он осмотрелся, нет ли засады, а потом сказал так: «Короткий, давай сделаем это дело, как люди. Я один, у меня нет оружия, и я не буду убегать. Я расскажу тебе все, как есть, а ты сделаешь так, как найдешь нужным». Тогда я подал знак Дудеку, чтобы он ушел. Он и без того был у меня в руках, я мог его прикончить в любую минуту. Вся его защита была в разговоре…
— Нужно было сразу! — не выдерживает Шершень. Длинный молчит, но в его молчании чувствуется презрение, с которым встречают поспешные советы.
— Что он тебе сказал? — спрашивает Михал.
— Сначала он рассказал мне, как его били. И что они не много могли из него вытянуть, потому что он быстро терял сознание. А потом говорил, что с тех пор, как его выпустили для приманки, он старается водить их по ложному следу, по сгоревшим адресам. Он думает, что они в конце концов убедятся, что все уже поздно, что они нас спугнули. Я повел его в сторону незастроенных участков вдоль реки. Хотел его там прикончить. Все время держал палец на курке, и он, конечно, знал об этом, но разговаривал так, как будто ему ничего больше не угрожает. «Почему ты не смываешься, Клос?» — спрашиваю его. А он отвечает, что они разнюхали, где его жена, и что, если он убежит, они ее посадят. Рассказывал мне о жене. Она живет где-то под Кельцами в деревне с ребенком. У них трехлетняя девочка. Мы стояли на дамбе. Уже было темно и полная тишина вокруг. И тогда он говорит мне: «У меня к тебе одна просьба, Короткий. Сделайте так, чтобы она не узнала, как было. Сообщите ей, что я погиб от рук гестапо».