— Ты здесь, с… политическая? — громко и отчетливо спросил тишину. — Ты здесь, сволочь под грифом «Ч»?!. А ну выходи!
Мотыльку показалось, что главный санитар смотрит ему прямо в глаза. Сердце колотилось о холодный валун так громко, что могло выдать. Но тот уже опустил голову низко на грудь.
— Господи, меня же самого под грифом «Ч» пустят… — услышал Мотылек его трагический шепот. — Даже на учет поставить не успели, собаку… Господи, за что мне это…
Докурил, обреченно выбросил непогашенную сигарету в глубь пещеры — она золотой кометой пронзила бархатную черноту — и вышел.
«Так и есть: он! Мой сбежал! Мой!» — возликовал Мотылек. Но только мальчик хотел спуститься из своего укрытия, как внизу раздался чей-то сдавленный смех. Вновь припал лбом к сталактиту и замер. Из-за большого валуна, приглушенно хихикая, вылезали двое.
— Тебя же накажут, — знакомый женский голос.
Мотылек напряг зрение, и ему показалось, что в темноте он видит рыжие кудри. Люба?
— И тебя отец не похвалит, если узнает, — голос мужчины.
— Ему сейчас не до меня — сам слышал… Как отстали от всех, так и догоним потом — никто и не заметит.
Точно: Люба! Мотылек не увидел, но почувствовал, как при этих словах она привычно тряхнула кудрями.
— И хорошо, — мужской голос стал ниже, потом превратился в нечленораздельный шепот и стих совсем.
Двое все еще оставались у валуна, в тени, и Мотылек не мог их видеть. Но слышать мог, и довольно хорошо. В наступившем долгом молчании он уловил тихий мокрый звук, словно камешком по воде плеснули. «Целуются», — догадался мальчик, и сердце его перестало стучать о холодный валун. Дыхание обоих становилось все более глубоким и напряженным. К дыханию примешивались звуки движения двух тел, шуршание одежды, иногда некстати раздавалось потрескивание трещотки. Скоро мужчина стал дышать так громко и быстро, что перекрывал несущийся снаружи шум волн.
— О… о… у!.. у!!. — вдруг прерывисто закричал он.
— Хорррошо! — вскрикнула Люба в ответ так, как обычно кричат от боли.
«Как можно целоваться и кричать одновременно?» — размышлял Мотылек. Его тело, пальцы были такими холодными, что камни, казалось, согревали их.
Двое закончили свои странные поцелуи. Неровными шагами пошли к выходу из пещеры, и Мотылек увидел их пошатывающиеся силуэты на фоне волн. Люба поправляла юбку и подтягивала колготки. Мужчина отряхивал белый халат, поправлял трещотку на поясе. Так больше и не коснувшись друг друга, не сказав ни слова, они разошлись: санитар — догонять поисковый отряд, а Люба — в другую сторону.
Не чувствуя рук и ног, Мотылек медленно сполз с валуна и вышел из пещеры. Забыв про поиски, побрел вдоль линии прибоя. Самого прибоя не слышал — в ушах стояли недавние крики. Белые хлопья пены снегом падали на лицо, но мальчик их не чувствовал. Он понял, что не увезет Любу с Острова. Берег постепенно стал пологим. Солнце уже обмакнуло край в горизонт. Золотая вода ласково плескала в коричневый песок. Комариные облачка с нежным звоном летели над водой. Время почти остановилось.
И вдруг Мотылек увидел его. Тяжелым черным бревном тело медленно выплывало из прибрежных камышей. Первой шла голова. Прозрачнокрылая стрекоза присела на круто торчащий вверх бритый затылок и тотчас же упорхнула. Следом показалась спина и протянутые вдоль тела руки. Раздутые изнутри водой рукава белой рубашки казались огромными мускулами. Так и есть, это был тот самый ненастоящий белый, который вчера спас Мотылька от дедовых побоев. Он завороженно смотрел, как тело медленно приближается к берегу. Оно очень напоминало сложенного ночью тряпичного человечка, только было больше размером. Когда утопленник подплыл совсем близко, Мотылек разглядел вокруг него целое облако мелких рыбок. Под тонкий плеск волны и шорох камыша белый ткнулся головой в песок у самых ног мальчика. Мотылек сбросил кеды, подоткнул повыше штаны и зашел в теплую вечернюю воду. Осторожно подошел к телу, распугав мальков. Трупов не боялся совсем. Что может сделать мертвый? Ничего. А вот посмотреть еще раз на спокойное и сильное лицо своего защитника хотелось. Мотылек решил не извещать санитаров о своей находке. Он только посмотрит еще раз на белого, а потом спрячет его в камышах. Ночью притащит свои старые, кованные железом санки и привяжет к ним тело. И спустит на дно в каком-нибудь глубоком месте — их тут предостаточно. Пусть лежит себе на дне, рыбы его потихоньку подъедят, — все лучше, чем обратно в психушку… Это будет победа над красными храмами. Победа и его, Мотылька, и белого тоже. Мотылек толком не мог объяснить почему — ведь белый-то умер. Но что победа — знал точно. Хотел перевернуть утопленника лицом вверх — не смог: слишком тяжело. Взялся за одну руку, вытянул тело из воды с одной стороны, насколько хватило сил. Потом — за другую. Теперь труп по плечи выглядывал из воды и словно обнимал берег руками, уткнувшись носом в землю. Мотылек ухватил обеими ладошками холодную мокрую кисть и завел руку утопленника за спину. Кряхтя от натуги, потянул дальше — и тело нехотя перевернулось на спину. Мальчик зачерпнул воды и окатил острый нос и торчащие скулы. Темный в наступающих сумерках песок сполз с кожи, как маска.