— С чего ты взял?
— С того... — беззлобно передразнил меня «муж» и присел рядом.
— А даже если и да, то что с того?
Герман засмеялся, подошел слишком близко и, склонившись, лизнул меня в щеку.
Терпеть не могу, когда он так делает.
— И ничего. Ты же не обещала любить меня до гробовой доски.
— Вот именно. Что думаешь делать сегодня? — перевела тему, и «муж», как всегда, подыграл.
Надо отдать ему должное, с темы он съезжает профессионально. Впрочем, как и я.
— Не знаю, если честно. У нас с женой вроде как выходной совместный. Неплохо было выйти люди, может балет?
— Признаться честно, балет я не слишком люблю, он меня усыпляет. Предлагаю компромисс — театр.
Знаю, что сейчас он сделает звонок и билеты на вечернее представление нам доставят уже через час-полтора.
— Не вопрос. Мог быть не вопрос, если бы не дело. Воронов будет сегодня на балете.
Черт!
Разложила карту, на которой все данные о клиенте. Сорок два года, вдовец, есть тринадцатилетняя дочь. Рост сто восемьдесят шесть сантиметров, вес девяносто килограмм, размер обуви сорок три. Не у дочери, у папы, разумеется. Весьма симпатичный вдовец надо сказать. Есть в нем что-то такое-эдакое. То ли взгляд, даже сквозь фото пробирающий до глубины души, то ли еще черт знает что...
Интересно чем он так насолил «начальству»?
В театре я почти не смотрела на сцену, в голове был только предстоящий «спектакль», который мы уже раз сто репетировали, но волнение все равно не отпускало. Что-то в этом Воронове настораживало, заставляло чувствовать себя неуютно и неуверенно.
— Я думала мы за него возьмемся только через неделю?
— «Отец» сказал просто приглядеться, так сказать, понаблюдать в «натуре».
Отцом Герман называл куратора, того самого Пашу Паштета. Само собой его имя всуе мы старались не произносить и в зависимости от настроения именовали то папочкой, то отче, то батей.
Уж не знаю кто и как обучал Германа разным премудростям, вряд ли как меня Андрон, слишком много всего он знал и умел, но в своем деле моему напарнику равных не было. Вот и в наблюдательности Герману равных не было. По крайней мере мне так всегда казалось. Хотя откуда бы я могла знать, какими талантами обладают остальные «кадровые работники» старичка Бруно?..
Воронов сидел справа от нас, в третьем ряду. Мы заняли места в четвёртом и прекрасно видели вдовца, наслаждающегося компанией красивой брюнетки. Она периодически что-то шептала ему на ухо. Слишком интимно, чтобы можно было подумать, будто они всего лишь знакомые. Внутри неприятно кольнуло и, как назло, это не укрылось от глаз моего «мужа».
— Не вздумай на него запасть. Ты все испортишь... — шепнул он с ехидцей и больно сжал мою руку.
Я шикнула на него слишком громко, за что тут же поймала пару недовольных взглядов. Ну действительно, тут культурные люди искусством пришли наслаждаться, а мы отношения выясняем.
Я решила, что самое время погрузиться в богемную атмосферу и сосредоточилась на том, что происходило на сцене. Пусть Герман сам наблюдает за Вороновым, а я буду делать то же, что и обычные граждане — проникаться высоким.
Как ни странно, действие на сцене увлекло меня не на шутку. Кто бы мог подумать, что мне всерьез понравится балет... Очнулась я только когда зал начал рукоплескать артистам, совершенно позабыв о Воронове и его спутнице, полностью отдав бразды наблюдения профессионалу. Ну а что? Имею я право забыться на часок-другой?
После завершения мы спустились в фойе и встали в очередь за пальто. Я краем глаза заметила свое отражение в зеркале напротив и едва сдержалась, чтобы не отвести сразу взгляд. Интересно, как давно я перестала воспринимать себя как красивую молодую женщину, а не зэчку и воровку в одном флаконе?
Улыбнулась краешком губ самой себе и тут в отражении увидела их — Богдана Воронова и его красавицу-спутницу. Они о чем-то мило чирикали и не обращали никакого внимания на окружающих. Явно влюблённые, позавидовала я, и тут же поспешила саму себя одернуть. Сколько можно тосковать по тому, чего никогда не будет?! Вот эта женщина — она не ты, Женя, ей можно быть самой собой, можно любить и быть любимой. Ей можно выйти замуж и родить детей, хоть с десяток, а можно и не выходить, и не рожать. Она вольна в своих поступках, и никто не усмехнется ей вслед, не прогонит с порога и не назовет пустым местом. Смирись, Мотылькова, смирись уже, что не всем быть в этом мире счастливыми и нужными. Смирись и живи себе дальше.
Неизвестно сколько бы я еще предавалась самобичеванию, благо очередь оказалась длинной и двигалась крайне медленно, но тут брюнетка тронула Воронова за руку, что-то шепнула и удалилась, виляя бедрами, и он остался один.