— Ой, я вас умоляю… Им спокойно не сиделось. Им было обидно… Расскажите мне, Леша, про гусей.
— Да, у меня заболела гусыня, ее муж гусак так переживал. А когда она умерла, так вообще голодовку объявил. Я думал, он сам помрет. Ну он орал, еби его мать! Но я купил другую гусыню, и он вроде ее выеб и больше не орет.
— Да, вот я и сказала — вот она, мужская верность! — барменше Ире было года двадцать три, она не так давно жила во Франции и еще была похожа на ленинградскую девушку своими косами, манерой гримироваться.
— Маша, вы не думайте, что мне очень хочется делать замечания. Я же не надсмотрщик Это не в моем характере. Я всех люблю. И я сам хочу погулять. Но мы здесь не можем особенно…
— Ладно, папочка, не переживай особенно, — Леша засмеялся по-детски, глядя на Вячеслава, с которым знаком был еще со школы.
— Леша, добрая душа. Он вас очень любит, Маша. И я вас тоже люблю и хорошо к вам отношусь. Когда вы меня не пугаете, И к вашему другу я очень хорошо отношусь, — Вячеслав зашел в каморку, где стояли ящики с водой, водкой и на полочке его персональная рюмочка водки, — ваш друг просто душка.
— Я только, Машенька, удивляюсь, как это украинец мог своего сына назвать в честь еврейского поэта?! — перед тем как сказать это, Леша подождал, пока Ира, по приказу Мишель, склонится над ведрами со льдом. — Это же все равно, что еврей назовет своего сына Адольфом!
Машка захохотала, и Вячеслав не замедлил приложить палец к губам: «Тише, тише!»
— Я обязательно ему передам этот ваш расклад. Но это ваши дореволюционные пережитки, Леша! Багрицкий был прекрасным поэтом!
— Да это не важно! Ты вон скажи это нащим, Миколке и Сашку, ууу, он тебе такое устроит!
— Вот так вот, Лешенька, между прочим, и вселяют вражду межнациональную, вот такими вот глупостями. В Советской Украине полно украинцев, женившихся на русских, и сами они уже не знают, кто они, а их дети-то… У них у всех в паспортах написано, что они украинцы. Чего им еще надо? Раньше они орали, что это унизительно, теперь орут, что этого недостаточно! Идея Советского государства была вообще объединительной, все были советскими.
— Такой национальности нет!
— А это и не национальность. Это принадлежность, гражданство. Это идеализм, который, конечно, все эти алчные люди не в состоянии понять, особенно сейчас.
— Господи, дети, у меня все друзья, можно сказать, евреи, — Вячеслав уже улыбался глицериновыми глазами.
— Да ты, папочка, и сам еврейчик, — Леша выпил уже «Хайнекен» и налил теперь из бутыли рабоче-крестьянского, которая невозмутимо стояла в баре, где напиток стоил минимум 220 франков.
— Ох, уж кем только меня не называли. Я уже был и педерастом. Я! который так любит женщин… О! На выход, Маша! Давайте, быстренько, заболтались… Леша…
Оркестр исполнял позывные к «Двенадцати разбойникам», и артисты стекались на эстраду со всего кабака. Они не очень торопились, и музыкантам приходилось повторять дурацкий припевчик еще и еще раз.
— пел Борис, держась за пузо. А Машка всегда представляла, как пьют христианскую кровь, и в голове у нее была абракадабра из другой присказки, про то, как евреи делают мацу из крови христианских младенцев! И к этому добавлялась еще Варфоломеевская ночь!
Просвинговав «Цыганского бродягу» — песня из неизвестного бродвейского мюзикла, хитро соединенная с цыганским припевом — певица побежала в подземелье.
Помимо зарплаты она получила от Мишель 120 франков — за выпитое и съеденное с месье Ду-Ду. Это получалось, как на каких-нибудь химических заводах, плата за вредность. Где люди непроизвольно могли быть отравлены химикатами. А здесь они непроизвольно (!!!) могли опьянеть!
Уже оркестр Леши обходил два оставшихся столика. А Машка стояла за баром и слушала Иру, рассказывающую об оформлении приглашения для своей мамы. И Машке было страшно. Ей было страшно даже представить, что и она тоже должна будет пригласить свою маму. Свою маму, которую она не видела уже одиннадцать лет! И эта проклятая перестройка делала так, что можно пригласить. И должно» И самой можно будет поехать. И надо ехать! Это было невыносимо. Этот перелом. Она жила с мыслью, что уехала насовсем, вот уже одиннадцать лет! А теперь вот получалось, что нет. Это все ломало!
Люди, жившие за границей больше десяти лет, должны были все ломать в сознании и привычках. И им не нравилось, что теперь советские граждане смогут ездить туда-сюда. Во-первых, уже хотя бы потому, что они в свое время не могли! И уехали навсегда. Во-вторых, эти приезжающие, они, конечно, ни черта не поймут здесь от своих визитов. Будут ходить с открытыми ртами и смотреть на изобилие колбас и тряпок. Как и живущие здесь смотрели в первый год жизни. Но потом это прошло — надо было думать, как заработать на колбасу и тряпки. На крышу над головой! А эти, приезжающие, они, конечно, не должны будут об этом заботиться, они будут здесь временными, туристами, и будет жуткий разрыв в понимании ими местной жизни и действительностью. Они будут думать, что это просто земной рай, возвращаясь в СССР с полными сумками из «Тати». Но этим-то, живущим здесь, оставаться — платить за квартиру, электричество, телефон. Где заработать? А приезжающие будут смеяться — ах, у вас тут заработать ничего не стоит! Дал интервью на радио «Свобода» (оплачиваемое ЦРУ!), дал интервью в «Русской мысли» (финансируемой ЦРУї) — не будем развивать мысль о порядочности, это уже вообще дело каждого в отдельности, тем более что для советских людей нет никаких параллелей между ЦРУ и КГБ, они, видите ли, не видят!.. и не понимают, что даже на радио «Свобода» все приезжающие давать интервью не могут, даже у ЦРУ денег на всех не хватит! Но приезжающие не будут этого понимать. — Дайте нам демократию и все, что к ней прилагается! Лазерные диски и микроволновые духовки, морозильные камеры, потому что вся Америка имеет морозильные, в каждом доме есть! — озвереть можно от этих русских обобщений и заключений! — плюс не платишь налогов, покупая все это, и тебе еще отсюда денежку — валюту — оставшиеся друзья перешлют в Москву! А мышление!.. Им же за день надо умудриться передать весь свой десятилетний опыт…