— Пусть себе смотрят! — беспечно сказал Дима и запрыгал по кочкам. — Эшелон-то остановился! Эх, вороны же мы!
Состав, растянувшись от туннеля к туннелю, уже стоял у разъезда.
Тревожной молчаливой силой веяло от четырехосных платформ. Таинственностью дышали брезентовые чехлы, в которые, топырясь боками, укрылись с головой стальные махины.
Поезд молчал, дремал, словно не осознав, что движение прекратилось: остановка была неожиданная, разъезд пустынный.
Мальчики по сыпучему каменному откосу поднялись к хвосту поезда, побежали вдоль вагонов. Возле одного их ожидал Чернобоб. Двери вагона были приоткрыты; из них щедро, плотно шел дух свежего сена, махорки, человеческого пота и тепла. Храбрый Чернобоб тявкнул в дверную щелку. Двери тяжело громыхнули, сдвигаясь вправо. Мальчики нырнули под вагон, очутившись среди загорелых дочерна камней и свежепросмоленных шпал.
— Все сопочки пересчитал, подъезжая. Не спалось, не елось. Подумать только — моя Чалдонка! Эх, лучше бы без остановки, чем так. Пятнадцать минут ходу, а нельзя… Вот так дела, Тюкин!
Говоривший спрыгнул на белый утоптанный песок, и перед глазами мальчиков и раскрытой пастью Чернобоба оказались чьи-то ноги в зеленых обмотках и толстокожих башмаках, кувалдах. Чернобоб тихонько взвизгнул и рванулся из Вениных рук.
— Да, — отозвался сверху чей-то мягкий тенорок. — Незадача! Не должон тут стоять. Нам без задержки надо. Взбирайся, Алеша, будем консервы есть.
Раздался стук то ли ложки, то ли вилки о банку.
— Тебе бы все есть да есть! — с упреком сказал красноармеец в обмотках и вдруг произнес доверительно: — Я тут четыре года ребятишек учил. И невеста у меня тут…
Как же они не узнали этот голос! Недаром Чернобоб повизгивал. Сидя на корточках под вагоном, мальчики переглянулись.
— Вот незадача! — снова отозвался голос сверху. — И ни единой живой души!
— Эх, а может, рискнуть, а? — сказал красноармеец в обмотках. — Добежать?
Чернобоб рванулся сильнее, выскочил из-под вагона и заплясал вокруг зеленых обмоток.
— Алексей Яковлевич, здравствуйте!
— Чалдоны вы мои! — Учитель сгреб мальчиков сильными руками.
Да, это был Алексей Яковлевич. Только он очень переменился. Правда, и раньше учитель одевался по-разному: на уроке — в пиджаке и галстуке, а как в тайгу на охоту — обрядится в стеганку, ватные брюки, валенки или резиновые сапоги. И все же это не то, что зеленая гимнастерка с широким желтым поясом, бриджи, обмотки. А главное — где густые волосы Алексея Яковлевича? Его обрили. Наголо! И все-таки это был он, их учитель, его ни с кем не спутаешь: смуглое цыганское лицо, черные спокойно-улыбчивые глаза с охотничьим прищуром, и какая-то в нем сухощавая, жилистая сила. Это был тот самый Алексей Яковлевич, в комнате которого на полках лежали куски кварца и везде — на стульях, подоконниках — просыхающие фотоснимки и картонные коробочки с рыболовными крючками, блеснами, дробью, пыжами и порохом. Тот самый Алексей Яковлевич, который прошлым летом водил их через Яблоновый хребет на Тунгир и, когда на их лагерь напала рысь, убил ее ручным топориком. Тот самый, что играл на баяне, пел старинные песни и умел рассказывать всякие истории.
— Как вы без меня? — быстро спрашивал учитель. — Что Мария Максимовна? Дядя Яша? Эх, да что же я. Разве про все расскажете?
Алексей Яковлевич отпустил их и быстро повернулся к вагону:
— Тюкин, живо карандаш и бумагу. У меня в чемодане.
Немолодой солдат в зеленом армейском ватнике сидел у дверей на низком чурбачке; в руках у него была алюминиевая суповая ложка с коротким черенком и большая мятая консервная банка. Солдат неторопливо поднялся, поставил банку на чурбачок и скрылся и в глубине теплушки.
А Дима, подпрыгивая, заглядывал внутрь вагона. Вон нары в два этажа, вон чугунная печка протянула к крыше изогнутую черную трубу, словно единственную руку. А вон там блеснуло что-то — пистолет или штык?
Тюкин вернулся с желтым чемоданом, сияющим новой кожей и замками. Алексей Яковлевич щелкнул боковым замком, достал толстый синий блокнот. Солдат взглянул на мальчиков с грустной задумчивостью, будто вспоминая кого-то, перегнулся через голову товарища и протянул им банку вместе с ложкой:
— Ну-ка, белоголовые, держите.
Резко и требовательно загудел гудок.
Алексей Яковлевич торопливо писал, а Дима с Веней поочередно запускали ложку в банку.
Поезд тронулся еле заметно для глаза. Алексей Яковлевич, шагая рядом с вагоном, вырвал листочек, свернул его вчетверо.