— А там что? — Веня махнул кнутом в сторону крутой излучины Урюма. — Костер, что ли?
Между землей и темным небом избоченилась струйка огня, словно горел фитиль огромной керосиновой лампы.
Рядом появилась вторая струйка. И третья. И похоже уже не на фитиль, а будто на невидимой рукояти воткнулись в небо огненные вилы.
— Это же пожар! — крикнул Ерема. — У нас на Первом стану горит!
— Ох, только бы не драга!
Нина испуганно прижала руки к материнской телогрейке. Огненные струйки соединились, овились жгутом и рванулись кверху, опалив темное небо, обагрив побеленные снегом сопки.
— Ребята, давайте скорее!
Ну и плелась эта Рыжуха, прямо зло брало! Ни кнут, ни окрики не помогали. Пока до брода дошли, из сил выбились. Дима все забегал вперед: его просто трясло от нетерпения. Наконец выбрались на тот берег. По Партизанской улице, громыхая, промчалась пожарная повозка.
Тут Дима не выдержал:
— Вы, ребята, без меня!
И побежал по середине улицы вслед за пожарной повозкой, а за ним и Веня с кнутом в руках. Володя и Ерема сделали два-три шага рядом с возом: на большее их не хватило.
— Вы, девочки, к дяде Яше в ограду заведите. Потом сгрузим!
— Ребята, куда же вы? Вот бессовестные!
Дима по пути на Первый стан забежал домой. Вспотевший, растрепанный, он бросился к кадушке. Зачерпнув литровым ковшом ледяной воды, он пил жадно и торопливо — на горле, под грязной кожей, ходил кадык, вода струилась по подбородку.
— Откуда его принесло, водохлеба окаянного? Где цельный день колобродил? Хватит тебе!
Дима бросил ковш на полуотодвинутую крышку, утерся рукавом стеганки.
— Поди-ка, бык водяной, поешь!
— Некогда, на Первом стану пожар! Прямо как смолье горит! — И к двери.
Прасковья Тихоновна, сунув голые ноги в катанки, побежала за сыном.
Горел дом Чугунка, сложенный из старые мощных лесин, принесенных полсотни лет назад из тайги Самотягом и сыновьями. Пожар не сразу приметили, и сухие лиственничные бревна занялись, как порох. Пламя охватило дом сплошной и подвижной стеной. Струя воды из единственного шланга, шипя, словно растворялась в огне. Трещали бревна, дым валил клубами, кругом сыпались искры. Суетились люди, беспорядочно крича что-то друг другу; возле пожарной бочки-повозки посвистывал ручной насос; по ограде, распустив крылья, с оголтелым кудахтаньем носились куры; тыкался туда и сюда, дико визжа, пятнастый, словно опаленный, поросенок.
У самой ограды Дима увидел Чугуниху. У ног ее валялись бидоны, туес без крышки, пустые чуманы-плетенки. Чугуниху крепко держали Тоня и Карякина. Она рвалась из рук и осипшим, обессиленным голосом кричала:
— Пустите, люди добрые, пустите!
Среди женщин, стоявших в сторонке, была и Димина мать.
— Ушла Чугуниха на разъезд к поезду, — рассказывала Хлуднева, размахивая короткими, толстыми ручками, — а печь не протопилась. Видать, уголечек выпал.
— Она Семена-то про печь упредила, — добавила Родионова, — а он, дурной, на драгу заспешил.
— Так ей, падле, и надо, — резко сказала Пуртова. — Чтоб чужим горем не кормилась!
— Ух, злющая ты, Паша, — покачала головой Хлуднева. — Не трогает тебя чужое горе! Этот дом Самотяжки своим плечом поставили. И Сеня-то чем виноватый?
— Хорошо хоть стайку успели растворить, корову выпустить, — сказала Родионова. — Сама-то Чугуниха чуть не сгорела. Прибежала с разъезда и — в огонь.
— Денежки припрятала, — зло засмеялась Пуртова, — вот и кинулась. Значит, сгорела кубышка!
— Вон Семен бежит! — показала Хлуднева в сторону реки. — Хватился парень!
Чугунок забежал в ограду. С фасада пламя бушевало с особой яростью; проникнуть в дом было невозможно. Чугунок перепрыгнул через боковую загородку, отделявшую двор от огорода, и обежал дом кругом. Дима и Веня, сами не зная зачем, понеслись за Чугунком. Тот подскочил к угловому окошку, ловко подтянулся на руках и, еле держась на выступе подоконника, вышиб ударом ноги раму. Вместе с рамой он ухнул в комнату. Из развороченного окна повалил серо-зеленый дым, густой, удушливый.
— Как из паровоза! — Веня не решился близко подойти к дому. — Чугунок! Сеня!.. Как бы не задохнулся.
Из клубов дыма вырвался голос Чугунка:
— Кто там есть, возьмите!
Дима принял из невидимых рук тяжелый двухведерный самовар и сунул его Вене.
— А ну, суслик! — Дима разбежался, подпрыгнул и исчез в дыму.
Веня стоял в обнимку с самоваром, а тот, как живой, и дышал, и пыхтел, и чихал, и отплевывался дымом. А из окна выглядывали короткие и быстрые язычки огня.