В маленьких городах и населённых пунктах пропасть между привилегированной кастой и простым народом ещё больше чем в Москве. При капитализме «стахановскую» систему расценили бы как изнурительный труд. В Советском Союзе эта система прижилась только потому, что фиксированная зарплата рядового рабочего поддерживается на самом низком уровне.
Наличие огромного аппарата тайной полиции и секретности вокруг каждого шага Сталина, а также использование пуле непроницаемых автомобилей для высшего партийного руководства являются доказательством того, что режим держится на страхе и на силе одновременно. Маркс предсказывал отмирание государства, но признаков этому не видно. Наоборот, государство лишь укрепляет свои позиции. Кроме того, в Советской Империи не принято говорить об исправительно-трудовых лагерях, покрывших сетью значительную часть далёкого Севера и Сибири. В них содержатся преимущественно социалисты и коммунисты разных мастей. Никто точно не знает количества заключённых, поскольку лишь единицам удаётся вернуться домой или бежать. В Советском Союзе почти нет таких семей, которых не коснулись бы аресты. Возник особый сорт блатных песен, которые постепенно становятся известными населению, и которые секретно поются даже в Москве. Следует вспомнить известный факт, что в 1941 году украинцы готовы были приветствовать нацистов в качестве освободителей, и тогда бы глупая затея Гитлера привлекла бы огромное количество народа, а не только сто тысяч человек, примкнувших к армии Власова.
С другой стороны, советский режим жесток и всесилен. Может быть, в личной жизни Сталин мягок и сердечен, но он никогда не боялся кровопролития. В своих воспоминаниях «War Memoirs» господин Черчилль описывает, как Сталин рассказал ему о миллионах русских крестьян, пострадавших в период насильственной коллективизации. При этом Черчиллю пришло в голову изречение Бурке (Эдмунд Бурке – англо-ирландский государственный деятель, писатель, философ, основоположник англо-американского консерватизма. Прим. перев.): «Если я не могу на законных основаниях проводить реформу, я не буду проводить её вообще». Если бы господин Черчилль произнёс это замечание вслух, то я не сомневаюсь, что Сталин в свою очередь процитировал бы Ришелье: «По-моему, проще иметь дело с беззаконием, чем с беспорядком». Такой позицией прикрывается любой диктатор, а Сталин прекрасно знает Ришелье, как первого в истории человека, с удовольствием носившего звание Генералиссимуса. Следует честно признать, что в Советском Союзе нет беспорядка, и сейчас, в мирное время, отсутствует вероятность активного сопротивления. В то же время нет и настоящей свободы. В государстве, где правительство не перестаёт обманывать своих граждан, население хранит молчание. Это молчание может косвенно указывать, что народ не верит в советскую пропаганду, но оно ещё и подтверждает, что люди охвачены страхом.
Именно страх заставляет делать «признания» «врагов народа» на открытых судебных процессах, где бы они ни проводились. (Как видите, диссидентская идея того, что, дескать, признания троцкистов, работавших на англо-американский Евреонал, дескать, самооговор, - это тоже всё шло с Запада и использовалось Локхартом ещё в 1940-х годах. Прим. ред.)
Я часто задаюсь вопросом, не получены ли эти «признания» под влиянием медикаментов, поскольку в последнее время сделан большой шаг в развитии психотропных препаратов. В войну немцы применяли амфетамин, позволявший солдатам выдерживать колоссальные нагрузки и преодолевать усталость. Также известно, что инъекция солей барбитуровой кислоты может помрачить сознание и облегчить получения признаний. Пентатол – это ещё один препарат, который, как считают, развязывает язык. В целом, однако, это область находится в зачаточном состоянии и продолжает вызывать споры среди врачей и учёных.
Лично я считаю, что в СССР признания вырываются путём изнурения, когда страх, физическое изнеможение и, наконец, безразличие берут верх. Я уверен, что беспрерывные допросы, однообразие вопросов, задаваемых разными следователями, чередование жестокого обращения и мягких уговоров и, сверх того, постоянная пытка бессонницей морально ломают, в конце концов, даже самую сильную личность и вынудят признать всё, что угодно. Во временном отношении различные следствия могут различаться по продолжительности. Ясно одно: никто из подследственных не появляется в суде без предварительной обработки. Если властям угодно быстро избавиться от не желаемого лица, то его «ликвидируют» тихо и без суда.