«Современное рабство счастливее современных рабовладельцев», — писали в тогдашних книгах.
Правда, сейчас, почти тридцать лет спустя, Дерек не очень-то верил в пригодность таких чипов. Слишком уж всё… гладко. Настолько, что взгляд искал в повествовании хотя бы какую-нибудь занозу, чтобы зацепиться за неё, — и не находил. Шестое чувство пульсом билось в висках и неустанно твердило: «Это всё — огромная ложь».
«Это всё — огромная ложь. Я всего лишь проклят родиться, клеймённый чьей-то собственностью».
С другими «заказанными» Дерек особо не сталкивался. То ли они занимались в другое время, то ли где-то ещё, но общаться ему доводилось только с сотрудниками лаборатории и с собственным отражением. Сухим, безэмоциональным и непреклонным — оттого, что он почти не улыбался. Как-то особо не было причин для радости. Крошечная комната, похожая на капсулу, с одной только кроватью и низким потолком, изрядно давила на психику, хотя и была маленьким кусочком личного пространства. Выдаваемая по утрам еда была просто отвратительной, и сотрудники называли её меж собой «пастой колонистов». Странная каша из смеси сублимированных белков, клетчатки, нерафинированных растительных жиров и микроэлементов. На вкус — просто чудовищна, но организм, вроде бы, был доволен. Хотя тошнило после неё… довольно долго. В такие минуты Дерек жалел, что у него вообще есть язык, чтобы чувствовать вкус.
Нормальное меню было бы затратным и не таким сбалансированным. Плюс ко всему, мнение «заказанных» руководство не очень-то волновало, ведь вскоре должен был свершиться финальный штрих — «волшебный» чип, который вмиг уберёт всё недовольство и позволит получить заказчику готового, лучезарного слугу, готового на всё.
Так было в теории. Но чем сильнее приближался день чипирования, тем сильнее мужчина нервничал. Всё внутри отчаянно сопротивлялось мысли об искусственном счастье, противилось и бастовало. Словно ему пообещали не счастье вовсе, а… фунт изюма. Нечто странное, бесполезное и, вроде бы, приятное — но не на деле.
Что делать с фунтом изюма? Давиться им? Радоваться тому, что он сладкий? А затем обнаружить себя в депрессии с лишним жиром на животе.
Дерек никогда не пробовал изюм. Но почему-то представлял его невкусным.
Смириться было настолько тяжело, что молодой человек на самом деле задумывался о побеге. Правда, следом ухмылялся себе под нос. Побег… куда? В мир, который он ещё даже не видел и о котором ничего не знает? Звучало как самая паршивая и самая отчаянная идея на свете. Иногда он правда был в отчаянии. А потом шёл в библиотеку и заедал его новой книгой.
* * *
Этот день наступил внезапно. Быстро и неотвратимо, прямо как головная боль от недосыпа. Мужчина пытался воспитать в себе чувство юмора, чтобы смотреть на окружающий мир с иронией и… не сойти при этом с ума. Подальше затолкать мысль о том, что он — бесправный раб, и место ему на поводке у своей хозяйки. Некой барышни неизвестного возраста с фамилией «Хартман».
Лампы на белом потолке узкого коридора сменяли друг друга, пока Дерек лопатками чувствовал холод кушетки, на которой его везли. Отчего-то он не шёл на чипирование сам. Почему так — не смел спрашивать, чтоб не получить нежеланный ответ. Напрашивалась мысль, что многие просто разворачивались и бежали в неизвестном направлении.
Раздавался мерный гул колёсиков, затем — скрип огромных железных дверей. Молодого человека вкатили в операционную. Далее — шелест латексных перчаток, четыре монитора, свет которых слепил сильнее, чем лампы, и странные белые металлические «щупальца» с множеством шарнирных креплений на них. Судя по всему, местный «хирург», несколько операторов которого сидели за мониторами.
«Я больше не проснусь собой», — с мрачной улыбкой размышлял Дерек. Едва ощутил, как в вену ввели катетер, а на лицо надели маску.
Тьма.
Тьма и тишина.
Поговаривали, операции по чипированию проходили быстро — с участием перманентной томографии и нанороботов, — но так ли это было на самом деле, мужчина не знал. Когда он вновь открыл глаза, то увидел вокруг лишь свою знакомую крошечную коморку с узкой кроватью. Как ни странно, ни тошноты, ни головной боли он не чувствовал, и даже сонливость медленно рассеивалась, стоило ему немного привстать.