— Мы с вами потом это обсудим, — уклончиво ответил доктор. — Давайте продолжим тесты, пока время на сегодня не истекло. Потом задокументируете то, что чувствовали. Итак, мистер Хартман. Возьмите, пожалуйста, этот стул, замахнитесь и попытайтесь меня им ударить.
— А что, если я правда ударю? — молодой человек горько усмехнулся.
— Это не будет вашей ответственностью. Сейчас не сопротивляйтесь, просто сделайте так, пожалуйста.
Дерек вновь легко взял стул за спинку. Затем замахнулся им, попытался произвести удар — и… остолбенел. В мгновение ока тело словно окоченело: оно совсем не подчинялось своему хозяину, замерло на одном месте и застыло, пока пальцы сжимали залакированное дерево.
— Превосходно, — врач кивнул. — Попытайтесь ещё раз, пожалуйста, как можно ближе. У вас огромная сила воли, поверьте.
Мужчина с усилием стал клонить стул вниз, но мышцы в теле напрягались при этом так сильно, что были готовы вот-вот разорваться. По виску поползла холодная испарина.
— Прекрасно, спасибо. Можете опускать, — доктор снова кивнул. — Стоп-сигнал на нелегальные действия работает просто отлично. Как себя чувствуете? Хотите присесть, может? Готовы продолжать?
— Поясните, пожалуйста, — Дерек оскалился. — На каком из тестов будет счастье? Я, вроде как, жду счастья, а оно никак не наступает. Так когда наступит? Когда я, вашу мать, буду доволен своим положением?! Пока что я чувствую себя самым неуклюжим девайсом из всех рождённых.
— Да-да, счастье, — врач посмотрел в глаза своему испытуемому. — Мистер Хартман, приказ: будьте счастливы. Будьте. Счастливы. — Затем он сомкнул веки и вновь медленно их открыл. — А теперь ответьте мне на вопрос. Вы счастливы?
— Д-д… да, — сквозь зубы едва выдавил из себя ошарашенный мужчина.
Вот только счастья не было. И доктор с холодным взглядом, казалось, об этом знал.
Госпожа
Самая большая боль современности и самый большой обман века. Те, кто говорили, что они счастливы, в самом деле были счастливы? Или это всего лишь приказ чипа — так говорить? Неужели за десятки лет никто не удосужился взять у рабов анализ крови, чтобы понять, насколько те в самом деле были счастливы? Или, может, это никому не нужно? Никто в самом деле не заинтересован копать? Обыватели сняли с себя груз совести убеждением, что рабы довольны своей участью. Правда, являлось ли это утверждение реальностью хотя бы на четверть? Не было ответа на эти вопросы.
Он чувствовал, как внутри всё выворачивалось от обиды, желчи и ярости, хотя губы были плотно сомкнуты. Дерек не мог ничего сказать насчёт того, что он несчастлив. Не мог ничего сказать насчёт того, что радости нет, словно формулировка «я недоволен» теперь стала запретна для его мозга.
Ресницы дрожали. Мышцы сами собой напрягались под кожей, сердце беспорядочно билось в грудной клетке. Совсем не оттого, что его вели на самую судьбоносную встречу в его жизни, а от нестерпимого гнева, который мужчина должен был держать в себе.
Сотрудники всё в тех же масках поправляли ему отглаженную белую рубашку, заправленную в такие же отглаженные чёрные брюки, завязывали на нём серый, самый скучный на свете галстук. «Лучше бы удавили этим галстуком ко всем чёртям», — думал он, правда, вслух сказать такого больше уже не мог. Выражение недовольства.
Комната встреч была одним из немногих мест в лаборатории, где были окна. Странное, восьмиугольное помещение с панорамными окнами справа и слева. Позади была дверь, из которой Дерек вышел, и впереди — дверь, скромная, деревянная, на небольшой белой стене.
Помещение пытались обставить уютно, но при этом что-то явно пошло не так. В центре, напротив друг друга, расположились два бежевых диванчика с льняной обивкой, круглый стеклянный журнальный столик между ними. А позади диванов, рядом и даже ближе к окнам, стояли высокие фикусы в огромных горшках. Почему? Зачем так много? Ответов на эти вопросы тоже не было, но в глубине души мужчине было совершенно всё равно. Ему было настолько злостно-обидно, что всё равно было даже на внешность потенциальной госпожи.
Женщина в белом халате кивнула Хартману на один из диванов, он медленно прошёл и сел. На журнальном столике стояли два длинных стакана воды на деревянных подстаканниках — и всё. Сквозь эту воду виднелся светлый, желтоватый паркет.