Вивиан заглянула в дыру, поморщилась и сказала:
— Тут воняет мужиком.
Конечно, в каком-то смысле ее замечание меня порадовало. Я потянулся, но вдруг почувствовал запах от подмышек. Пахло не так, как от отца, он-то был настоящим мужчиной, но я был близок. Проблема в том, что раньше я паниковал от одной только мысли, что не моюсь. Раз в неделю мать набирала мне ванну и давала мыло, которое оставляло на теле приятный аромат голубого неба. Я видел это мыло в рекламе: там говорили, будто оно атакует грязь, но не кожу, и это правда, потому что мы пользовались им долгие годы, а кожа оставалась прежней. Получается, Седрик Ружье был неправ, когда пытался меня убедить, будто в рекламе несут полную чушь.
Впервые с тех пор, как я оказался на плато, я заметил, что у меня грязные носки, а на рукавах куртки «Шелл» появились пятна. Голова закружилась, а обычно это значило одно: я вот-вот погружусь во тьму и пробуду там до тех пор, пока она не рассеется. Но вошла Вивиан — проскользнула между тисками страха и села рядом со мной. Возможно, это было лишь предчувствие, но я вдруг понял — нужно пользоваться моментом: Вивиан прогоняет панические атаки. А может, все еще проще: там, где Вивиан, нет места мраку.
Тем не менее в тот день она была сама не своя. Она не улыбалась даже той улыбкой, от которой умолкали глаза, — Вивиан выглядела по-другому. Она принесла мне два сэндвича и молча смотрела, как я ем. Я же улыбался во все крошки, но она не отвечала.
— Чем займешься? — внезапно спросила она.
Я продолжал жевать, поскольку не понял вопроса: в нем чего-то не хватало, поэтому лучше было прикинуться, будто я не слышал. Конечно, Вивиан это заметила — она все подмечала, — сильно толкнула меня и повторила, словно разозлившись:
— Чем займешься?
Я растерянно вытаращился на нее, пытаясь додумать оставшуюся часть вопроса, все недостающие детали, которые кажутся очевидными окружающим, но не мне. Она вздохнула и повторила уже спокойнее:
— Чем займешься, когда меня тут больше не будет?
Мне полегчало: вот, теперь все ясно. Я ответил, что она всегда будет здесь, со мной, пусть даже не беспокоится об этом. Ее глаза тут же меня отругали.
— Нет, Шелл, я не смогу все время быть рядом. Тебе нельзя оставаться здесь одному.
— А вот и можно.
— Пока что можно, потому что я приношу тебе еду, потому что лето. А ты знаешь, каково здесь зимой?
Я прекрасно знаю, каково здесь зимой, ответил я. Зимой все белое, серое и черное с приятным ароматом дыма, это сезон лжи, когда бензоколонки кажутся обжигающими, но на самом деле они ледяные, это когда люди обещают друг другу всякое, но не выполняют, потому что лучше сидеть дома. Я любил зиму, но до нее было еще далеко, поэтому у меня не получалось о ней разговаривать.
— Сколько тебе лет? — спросил я вместо ответа.
Тут она, сама себе не отдавая отчета, превратилась обратно в Вивиан, которую я знал.
— У королевы не спрашивают о возрасте.
— Хорошо. Но лет-то тебе сколько?
Казалось, она меня придушит — я такое сразу замечаю.
— Ты меня слышал? Тебе нужно вернуться домой.
Я отложил остаток сэндвича, вытер пальцы о штаны и провел языком по зубам. Мне почудилось, будто я поднимаю тонну — это было самое тяжелое слово, которое мне приходилось когда-либо произносить, потому что я мог выполнить любой приказ Вивиан, но не этот.
— Нет.
— Шелл, твои родители, наверное, уже соскучились. Ты о них подумал? Именно поэтому жандармы тебя обыскались. Не для того, чтобы наказать. Родители плохо с тобой обращались?
Нет, обращались они со мной хорошо, — если мне прилетала оплеуха, то всегда за дело, — но они хотели отправить меня далеко. Я рассказал Вивиан о брошюре с улыбающимися людьми в коридорах. Объяснил, что жить со мной непросто и именно поэтому лучше мне оставаться одному.
— Ладно, — сказала она после долгого молчания. — Перестань плакать.
Я даже не заметил собственных слез. Теперь понятно, почему в пыли под ногами образовывались крошечные кратеры, на которые я с любопытством таращился, не понимая, откуда они взялись.
— Посмотри на меня, — велела Вивиан.
Я попытался поднять голову, но не смог, глаза были словно привязаны к полу невидимыми нитками. Мне стало стыдно оттого, что я разревелся вот так, без повода; все на заправке раздражались в таких случаях, кроме сестры, когда она приезжала и плакала вместе со мной. Поначалу мне давали какие-то пилюли, я не понимал, чем они, такие крохотные, помогут, ведь слез было хоть залейся — в таблетку столько не влезет. Кстати, ничего не изменилось и мне перестали давать лекарство, потому что оно оказалось дорогим. И все-таки с возрастом я стал плакать реже.