Я не осмелился снова предложить ей жить со мной: решил, будет лучше, если она сама додумается. Время от времени я чуть-чуть намекал, например, когда спрашивал, какие обои она любит: с животными или с цветами, — и тут же менял тему. Торопиться было некуда. Когда я спросил, сколько времени мы знакомы, Вивиан пожала плечами:
— Не знаю. Недели две, наверное.
Ей было плевать на время — и за это тоже я любил Вивиан.
Я стал таким же чистым и аккуратным, как на заправке. Неподалеку от овчарни я нашел водопой, Вивиан принесла мне кусок мыла, с помощью которого я мылся и стирал одежду. Выжимая, я крутил ее изо всех сил — дело дошло до катастрофы. Однажды утром я выкручивал куртку «Шелл» и услышал треск: рукав оторвался от плеча, прямо рядом с этикеткой «Сделано на Тайване». Вивиан пообещала принести иголку с ниткой, но забыла. Каждый раз, накинув куртку, я краем глаза видел дырку, преследующую меня повсюду, отчего становилось не по себе; тогда я начал надевать куртку только ночью.
На ярком солнце одежда высыхала в мгновение ока. А я ждал, растянувшись голышом на траве. Я нашел тайный уголочек за холмиком, где никто не мог меня увидеть: кроме как перед матерью, я ни перед кем не хотел появляться голым, и это нормально. Показывать писюн мне не нравилось даже доктору на медосмотре.
Когда приходила Вивиан, от меня пахло мылом, и я был готов заняться всем, что бы она ни затеяла. Почти каждый день она выдумывала новую игру. Я никогда раньше ни с кем не играл; Вивиан даже не поверила, когда я ей признался, что у меня нет братьев, а сестра гораздо старше и что в школе со мной никто не разговаривал — как тут поиграешь? Конечно, был Ришар, и он любил шахматы и шашки. Но ему не удалось научить меня: я не мог сдвинуть с места пешку, не понимая, откуда она взялась, почему именно на этом месте и что будет, если ее переставить. Ришар говорил, чтобы я перестал идентифицировать себя с пешками — черт побери, это же просто пешки! Но у меня ничего не получалось: я все равно идентифицировал себя с пешками, сам того не осознавая. Самое забавное — я понятия не имел, что это значит.
Как-то раз я проснулся очень рано, потому что солнце било в глаза. Я вспомнил о родителях, вот так, без всякой причины, и загрустил. Я все-таки по ним скучал — так сильно, что кружилась голова. Я почувствовал запах от тостера, в котором подгорали абсолютно любые ломтики хлеба даже на минимальном режиме, я услышал урчание бензина, плещущегося в почти опустевшей цистерне под домом, когда мы ждали новой поставки. Я вспомнил, как мне разрешили попробовать цикорий, — в тот день я перестал быть ребенком. Потом я пил его постоянно, так и не признавшись никому, что вкус просто отвратителен.
Я чуть не расплакался, но вспомнил об обещании, данном Вивиан. Вдруг снаружи раздались шаги. Я оделся и подошел к окну в самом веселом настроении — она сегодня рано.
Перед домом стояли жандармы.
Их было трое. Они пытались заглянуть внутрь через колючие заросли, загораживающие двери. Меня они еще не видели. Я отпрянул и полез по камням на крышу, пока они ногами ломали кусты, чтобы пробраться в овчарню. Я сбежал через поля за домом — мчался изо всех сил до самого водопоя и наконец присел перевести дух; прошло много времени, прежде чем я смог снова взглянуть в сторону дома. Расстояние было немаленьким, но я все же разглядел силуэты жандармов сквозь окно. Я испугался, не оставил ли там что-нибудь, но нет — куртка была на мне, ведь я только что проснулся. Возможно, они заметят примятую солому, которая служила кроватью, но им придется присмотреться повнимательнее.
Я перевел дыхание и побежал к бугорку, где каждое утро ждал, пока высохнет одежда. Солнце до него еще не достало, место выглядело иначе, и я испугался. А может, страх появился потому, что жандармы обыскивали дом — мой первый собственный дом. Я подождал, улегшись, словно индеец, на вершине холмика, но они никуда не уходили. По траве я спустился на другую сторону и прислонился спиной к склону — здесь меня никто не увидит. Я надеялся, что Вивиан не явится прямо сейчас, потому что она была девчонкой, а отец говорил, что девчонки много болтают.
Но Вивиан никогда не приходила так рано; она давала мне достаточно времени, чтобы приготовиться и выстирать вещи. Она знала, насколько это важно. К тому же Вивиан была не из болтушек: она скорее умрет, чем выдаст меня. Если до этого дойдет, если они начнут ее пытать, чтобы разговорить, я зайду, сунув руки в карманы, и прикажу отпустить ее, потому что Вивиан ничего не сделала и это между мной и жандармами. Самой Вивиан я скажу: «Уходи, живо». Она обернется в последний раз со слезами на глазах, я улыбнусь и слегка кивну, как бы говоря: «Все будет хорошо», хотя мы оба будем знать, что это неправда. Затем я сниму шляпу, маску и скажу: «Вам нужен я, дон Диего де ла Вега», — и они глазам своим не поверят.