Когда я вернулся, окна были распахнуты, Матти стоял у раковины на кухне и практически закончил бриться, глядя на свое отражение в кастрюле. Без бороды он казался еще моложе. Пастух даже не посмотрел в мою сторону, а просто спросил, как прошло с овцами, и я ответил: «Хорошо». Затем Матти объявил, что отведет меня к Вивиан завтра, а об остальном, что случилось в тот день, мы не разговаривали.
Ночью послышалось что-то вроде пушечных залпов — таких громких, что в доме задрожали бы стекла, если бы они там были. В долине запускали фейерверки в честь Четырнадцатого июля, как объяснил Матти. До плато долетал только грохот; тогда мы сели на порог, закрыли глаза и представили себе все остальное.
Когда Матти заявил, что мы почти пришли, я отказался идти дальше. Солнце едва встало, мы напрямик пересекли пастбище за домом, обошли стороной гору, растянувшуюся в куче камней. Затем Матти кивнул на сосновую рощу и сказал: «Твоя подружка живет сразу за ней».
Вдруг мне показалось, что это слишком; я опустился на камни у края дороги и прижал ладони к ушам, поскольку тысячи голосов твердили мне одновременно каждый свое. Может, Вивиан больше не хочет меня видеть, думает, что я глупый, и именно об этом написала в письме, хотя наверняка нашла добрые слова. Такое уже случалось несколько раз в школе: на первое сентября новенькие хотели подружиться, но как только я заговаривал, они менялись в лице и избегали меня до конца года.
Я попросил Матти отправиться туда одному. Если Вивиан хочет меня видеть, пусть так и скажет, а если не хочет, то пусть тоже признается. Матти пробормотал, что вот теперь он на побегушках у пайо, я посмотрел на него, не понимая ни слова, тогда он закатил голубые глаза и исчез за соснами.
Я сидел на корточках и качался; мне казалось, прошли долгие часы. Я изо всех сил всматривался в пастбище, мысленно призывая Матти, и в конце концов он вернулся. Появился его огромный силуэт — даже издалека он выглядел великаном. У пастуха была забавная походка: словно его тело не сразу замечало, что он выбросил одну ногу вперед, и торопилось догнать ее. Мне было плевать на его странную манеру перемещаться, я просто хотел, чтобы он дошел как можно скорее.
Наконец он добрался. Сунув руки в карманы, Матти повернулся в сторону плато и стоял, не говоря ни слова. Иногда казалось, будто он обо всем забывал: где находится сам, а где — остальная часть мира. Даже для меня это было странно. В такие моменты он превращался в того самого загадочного Силенси, о котором болтали местные старики.
Я умирал от желания спросить: «Ну что?», но подобные вопросы приносят только плохие новости — это я узнал довольно рано. «Ну что, директор говорит, тебе теперь нельзя ходить в школу». «Ну что, бабушка тебя очень любит, но ее больше нет». «Ну что, Деда Мороза не существует». Список из таких «ну что» очень длинный — длиннее моего рукава.
Однако Матти по-прежнему ничего не говорил, поэтому мне пришлось открыть рот — я не мог устоять:
— Ну что?
— Ну что, они уехали.
Я знал. Вот идиот, лучше было и не спрашивать. Я потянул себя за волосы, стало больно.
Дом закрыт. Матти продолжал, но я не слушал, а побежал туда, чтобы убедиться своими глазами. Замок королевы Вивиан находился прямо за рощицей, и, конечно, там не было тысячи комнат с подсвечниками из лунного камня. Там стояла обыкновенная овчарня с первым этажом из камня и вторым, надстроенным из дерева. Я не верил в россказни о замке, но тем не менее не мог сдержать разочарования. Оно продлилось не дальше самой главной досады: дом закрыт. Я должен был убедиться сам, как тот святой из катехизиса, который не поверил, что малыш Иисус воскрес, и сунул палец в Его раны; меня стошнило прямо в классе, когда кюре рассказывал эту историю.
Вивиан исчезла, забрав с собой наши игры, смех, восхитительные выдумки — и ложь, которая нравилась мне гораздо меньше, вроде той, когда она обещала, что всегда будет рядом.
Я не помню, как вернулся к Матти домой, но знаю, что спал недолго. Так часто бывает, когда я несчастен. Пастух ничего не сказал и продолжал заниматься своими овцами как ни в чем не бывало; в какой-то степени его поведение напомнило о доме, и мне полегчало.
Наконец я поднялся с постели. У Матти был календарь, и я попросил показать, какой сегодня день, затем мой день рождения, потом день, когда он меня нашел. Так я попытался восстановить ход времени, утекшего с тех пор, как я покинул заправку. Конечно, я знал, что такое день, неделя или месяц. Труднее всего приходилось с расплывчатыми словами вроде «давно» или «скоро». Я понял, что оказался на плато в середине июня, потому что Вивиан говорила: до моего дня рождения два месяца. Но разве это было давно, если отсчитывать от той даты, семнадцатого июля? А двадцать шестое августа, день моего рождения, это близко или далеко? Когда я спросил об этом Матти, он ответил, что все зависит от моего терпения, и я совсем запутался. Если время и вправду зависит от меня, то тут уж нам точно всем крышка.