Я отправился рано утром до сильной жары и спускался уже с рассветом. На полдороге я остановился, съел кусочек сыра с хлебом. Словно в знак приветствия, ко мне поднимался весь воздух из долины с запахами камней, холодной воды, тмина и мазута для грузовиков. Мне было хорошо, думаю, я даже уснул на какое-то время прямо там, на краю бездны, а затем продолжил путь. Вскоре в конце белой дороги показалась заправка — точно такая же, какой я ее оставил.
Конечно, я не собирался попадаться на глаза родителям, они никогда бы меня не отпустили. Я просто хотел взглянуть и дать им понять, что все хорошо. Матти ножом заточил огрызок карандаша и на листке бумаге написал вместо меня: «Со мной все харашо». Мы поразмышляли над правописанием, но в итоге оставили как есть. Сложенная записка лежала у меня в кармане.
Я остановился на опушке у деревьев, понимая, что дальше пройти незамеченным не получится. Ставни на окнах в моей комнате были закрыты, все замерло. Поднялась жара. Похоже, здесь, в долине, лету еще не сообщили, что скоро придется уйти. Никто ему ничего не сказал, и оно удобно расположилось, не думая о последствиях — почти как я.
Перед мастерской припарковалась красная машина, я помнил ее владелицу — вдову Гиларди из мясной лавки в Барреме. Я переместился чуть в сторону, заглянул в окна заправки и там увидел, как мама раскладывает на полках печенье. На ней был желтый свитер с воротником, от которого било током, когда она меня обнимала. Сердце сжалось настолько сильно, что я чуть не выбежал прямо к ней. Понятия не имею, как я сдержался.
Чуть позже я заметил, что мадам Гиларди выходит из мастерской. Она посмотрела направо, налево, одернула одежду и села в машину. Вдова завела мотор, машина заглохла, но все-таки уехала со второй попытки. Вскоре выглянул отец: он точно так же посмотрел по сторонам, а затем нырнул обратно в полумрак мастерской.
В это время мама закончила раскладывать товары по полочкам. Это значило, что скоро она пойдет пить чай. Она исчезла за задней дверью дома, на которой было написано «Для персонала». Сердце колотилось, я согнулся и побежал к двери на заправку. Ее нельзя открыть так, чтобы не зазвенел колокольчик, поэтому я просто сунул записку в щель и умчался в сторону леса. Тут уж я шел не оборачиваясь из страха, что не смогу продолжить путь, если остановлюсь. Я шагал все быстрее и быстрее, затем и вовсе рванул изо всех сил и бежал, пока не повалился на четвереньки, чтобы перевести дыхание — настолько все внутри горело. Тут я понял, что забыл откопать журнал по дороге. Но уже было слишком поздно, да и ни с того ни с сего журнал показался мне отвратительным.
Поднимаясь обратно, я думал о маме, о приятном аромате ее шампуня, об электрических объятиях, и по щекам потекли слезы. Сказав, что сдержал обещание никогда не плакать, я солгал.
Когда я взвалил свое тяжелое тело обратно на плато, солнце спускалось, а от ветра значительно полегчало. Дорога меня изнурила, я почувствовал сильную боль в животе, которая мне даже нравилась. Не торопясь, я шагал обратно к Матти, практически закрыв глаза. Затем какой-то отрезок пути пятился, а потом пошел нормально.
Когда я добрался, никого не было. Я позвал, услышал лай Альбы по ту сторону дома и обошел постройку. Матти стоял на пороге сыроварни и отсчитывал сдачу какому-то типу, который только что купил у него ящик козьего сыра. Я помахал пастуху рукой и пошел умыться ледяной водой из водопоя. Тип с сыром прошел мимо, мы кивнули друг другу. Я старался не показывать лицо.
Я нашел Матти на кухне, тот резал луковицу, и я просто сел рядом, не говоря ни слова, потому что не знал, мог ли чем-то помочь: он никогда не разрешал трогать нож. Пастух бросил колечки в оливковое масло на сковороде и вытер руки. Пока жарился лук, он отправился выкурить полсигаретки, сидя на пороге.
Словно попытавшись осушить все плато первой затяжкой, он выдохнул дым через ноздри — Матти знал, мне это нравится, казалось, будто он горит изнутри. Затем пастух повернулся и сказал:
— Тот гаджо приходил за сыром. Это папаша твоей подружки.
Раньше, гораздо раньше, до побега, я бы закричал, безумно расхохотался или забился в припадке — короче, случились бы все эти штуки, которые бывают, когда меня одолевают сильные эмоции. Но, наверное, я изменился, потому что ничего подобного не случилось. Я кивнул, отошел и сел за огромный деревянный стол.