Ушел он из общежития как раз в тот момент, когда ему предложили стать начальником слесарного цеха. Не согласился. Поступил в институт. На кинорежиссерский факультет его приняли...
Встречи
Приближалось двадцатилетие Победы.
И хоть жизнь развела в разные концы огромной страны боевые семьи сроднившихся в огне сражений людей, мысленно они много раз возвращались в свои роты, батальоны, полки и дивизии. Командиры вспоминали отважных солдат, солдаты — мужественных командиров. А когда в печати и по радио заговорили о фронтовых событиях двадцатилетней давности, души ветеранов войны — солдат и командиров — заскребла нестерпимая тоска по встречам: посмотреть друг на друга, поговорить откровенно, узнать, как сложилась жизнь после войны, помочь словом и делом. Ведь тогда, в тяжелую годину суровых испытаний, было заложено такое начало, которое можно назвать царством доверия, веры друг в друга и взаимной выручки.
Все чаще и чаще в квартирах бывших фронтовиков, в домах культуры и клубах, в вагонах поездов и даже в трамваях стала звучать, пощипывая сердце, песня:
Фронтовики умеют тосковать о боевых друзьях не меньше, чем влюбленные в разлуке. Расшевелила эта тоска и героя, которого я разыскивал по своим запискам. Он тоже дал о себе знать, сообщив свой адрес музею обороны Сталинграда. Там хранится фотокопия его комсомольского билета, пробитого осколком. Друзья, знавшие его по боевым делам, стали искать встречи с ним.
Встреча первая
Январь 1964 года. Подмосковье. Старое Владычино.
За окнами метель. Ветер стучит ставнями так, что вздрагивает лампа на столе. Вздрагивает и мигает. Перед лампой, углубившись в чтение какого-то рукописного текста, сидит человек. Он не слышит, как открылась дверь, и не видит, кто к нему вошел. В комнате прохладно. Пора бы затопить печь, но хозяин не может оторваться от стола.
Стукнув еще раз дверью, вошедший шагнул по скрипучим половицам вперед, остановился, выжидая, когда же повернется к нему хозяин. Но тот, придвинув мигающую лампу ближе к бумагам, сказал:
— Нет, так не пойдет! — и собрался что-то записывать.
— Почему не пойдет? — решил наконец голосом привлечь к себе внимание вошедший.
— Неубедительно, не поверят люди, — ответил хозяин, не оборачиваясь. — Надо переписывать заново.
— Потом, потом перепишешь, товарищ комдив!
Слова «товарищ комдив» прозвучали по-полевому, сипловато и так, словно здесь была не комната со скрипучими половицами, а заснеженный блиндаж времен войны. И голос — или простуженный, или изношенный годами, но точно такой же, какой был в ту пору у комиссара отдельного артдивизиона противотанковых орудий.
Это и заставило сидящего у стола хозяина встрепенуться. Он вскочил.
— Кто?
Лампа повалилась со стола и погасла.
— Майор запаса Филимонов, — последовал ответ.
— Борис!
— Я, Алексей Яковлевич, я...
Загремел упавший стул. Послышались толчки, вздохи, снова толчки. Словно на ринге, в темноте, молчком колотили друг друга встретившиеся после долгой разлуки бывшие фронтовики — командир отдельного истребительного противотанкового дивизиона Алексей Очкин и его заместитель по политчасти Борис Филимонов. Тискались они долго, пока не устали. Потом наступила тишина. Стучали ставни, завывал ветер в трубе, изредка поскрипывали половицы, и кто-то приглушенно всхлипывал. Кто же? Быть может, оба вместе. Спасибо темноте! Она помогла фронтовым друзьям поплакать от радости так, как никогда они не плакали при свете. Командир и комиссар не позволяли себе показывать один другому человеческие слабости. Однако и сейчас, когда лампа была возвращена на стол и в комнате стало светло, их глаза были уже сухими. Друзья успели спрятать и платки.
На висках у Бориса Филимонова серебрилась седина, годы сжали его плечи: ему уже под пятьдесят. Алексей Очкин, в дни Сталинградской битвы выглядевший юношей — острые плечи, тонкий, подвижный и гибкий, как лозинка, лейтенант, — стал неузнаваем: раздался в плечах, пополнел, кажется, подался в росте, а увеличившиеся залысины на лбу как бы укрупнили его лицо. Не изменился только взгляд, и сохранилась памятная метка немецкого снайпера под правым глазом — ямка, и в ней розовеет, точно высохшая вишенка, узелок шрама.