В школе и был установлен гроб. Школьники два дня непрерывно сменялись в почетном карауле. Весь последний день, с раннего утра, играл военный оркестр. Стоит маленькая девочка, видимо еще первоклассница, плачет. Спросили ее: «Ты очень любила своего директора?» Она ответила: «Да, очень, ведь он был самый хороший учитель в школе, мне так хотелось с ним поговорить, а он умер!»
Похоронили Леонида Терентьевича с большими почестями на городском кладбище, у братских могил революционеров. От нас на могиле сказал слово ветеран дивизии П. А. Поздняков. Старик командир хоронил своего солдата. Он так и сказал: «Прощай, верный солдат Родины».
Дорогой однополчанин, безжалостная смерть начала вырывать из наших рядов одного за другим. Поэтому так нужно беречь нам друг друга. Да только не получается это, не привыкли мы сами-то себя беречь...»
Вскрываю второй конверт. Глаза туманятся, не могу как следует вглядеться в строки письма Людмилы Савельевой.
«Умирая, Леонид Терентьевич просил: «Не плакать! Я солдат!» — пишет она. Ей довелось дежурить в палате возле него перед смертью...
Буквы, слова, целые строки надламываются в моих глазах и растворяются. Перевожу дыхание и читаю дальше: «Его старший сын Саша показал мне осколок, который находился недалеко от позвоночника. Осколок похож на топорик, около ста граммов. И таких было пять! Их извлек хирург во время операции. Поражаюсь его терпению, мужеству, силе воли. Ведь он всегда был веселым, жизнерадостным, покорял всех своей улыбчивостью, скрывая адскую боль и мучения. Так много лет. Как это можно?!»
Я вышел из купе в тамбур — глотнуть холодного воздуха. Ждал — вот сейчас, сию минуту в груди вспыхнет обжигающая боль. Но она не вспыхнула. Почему?
На горе, как и на радость, сердце отвечает одинаково, то учащением, то замедлением пульса. Стучит и стучит круглыми сутками, безостановочно. Ты можешь спать, уйти в свои веселые или грустные думы, а оно, как солдат на посту, беззаветно и безропотно несет свою службу. Не надо допытываться у него и сбивать его с ритма недоуменными вопросами. Верных солдат не спрашивают, их благодарят за верную службу.
Под стук колес я мысленно вернулся в Степное, снова навестил родственников погибших на войне однополчан, снова мысленным взглядом перечитал строки писем о смерти боевого друга Леонида Ладыженко... Как бы слышу его голос: «Не плакать! Я солдат!»
А на полях кружит метель, змеится поземка. И снова думы о жизни, снова непослушная память напоминает мне: морщины на лице не смываются и молодость не возвращается.
Тревожные сигналы
1
На станции технического обслуживания автомобилей перед окошечком с табличкой «Выписка нарядов на ремонт и замену деталей» выстроилась очередь. Я тоже встал. Впереди меня — широкая спина человека с костылем. Человек этот то и дело поглядывал на часы, вздыхал, кряхтел. До обеденного перерыва оставалось минут тридцать. Нарядчица не спешила.
— Милая девушка, нельзя ли побыстрее, — сказал с явным кавказским акцентом высокий молодой человек с бородой, стоящий позади меня.
Молодая женщина внешне была действительно мила, привлекательна. Лет ей около тридцати. Короткая прическа с челкой до бровей молодила ее. Слегка продолговатое лицо с нежным румянцем на щеках, широко посаженные глаза в густых длинных ресницах, чуть вздернутый нос, губы — дольки спелого апельсина. Она сидела за стеклянной перегородкой. Через служебный ход к ней ежеминутно заглядывали улыбчивые начальники, технологи, важные персоны. Она, принимая от них какие-то бумажки вместе с улыбками, не спеша отвечала тоже улыбкой, затем тонкими пальцами ощупывала клипсы, прилипшие к кончикам розоватых мочек.
Нарядчица не ответила на просьбу молодого человека. Она лишь вскинула на него глаза и промолчала.
А когда еще кто-то повторил, нельзя ли побыстрее, она встала и ушла за перегородку к кассирше, как бы говоря: «Не люблю, когда подгоняют, мы тут тоже не бездельничаем...»
Прошло минут десять. Плечистый мужчина с костылем склонил голову, прислонился лбом к стеклянной стенке перед окошечком, и мне бросился в глаза багровеющий шрам на его шее.
— Девушка, — сказал я, подойдя к окошечку, — вас ждет инвалид войны, больной, обслужите до обеденного перерыва хотя бы его.
— Много вас тут таких, а я одна, — ответила она скрипучим голосом. Сквозь стекло я увидел ее ангельское лицо, и мне стало грустно, даже страшно, потому что совершенно не подозреваешь, где подстерегает опасность. Опасность быть сраженным лишь одной фразой: «Много вас тут...»