Мальчик попытался спрятаться за меня, цепко ухватившись за мою руку.
— Где брошь? Где брошь, бандит?! Я тебя спрашиваю, почему ты молчишь?! Где брошь?
С этими словами женщина набросилась на мальчугана. Не успел я вмешаться, как раздался мужской голос:
— Чего пристали к ребенку?
Я увидел высокого молодого человека в белом модном костюме. Он стоял в гуще собравшейся толпы, глубоко запустив руки в карманы. У него было продолговатое загорелое лицо с высокими скулами. На шее, чуть пониже правого уха, темнела черная родинка.
— Милиция, что ты хочешь! — поддержал молодого человека пожилой, круглый, как шар, мужчина.
Толпа тотчас загудела.
— Отпустите мальца, что он такое сделал?
— Не отпускай, товарищ милиционер! Знаю я их: они только и норовят взять, что поближе лежит!
— Замолчи, старая, не твоего ума дело!
— Ты обыщи его, может, гражданка правду говорит.
— Обыщите его, товарищ лейтенант!
— Наверно, сами куда-нибудь засунули брошь, а на ребенка сваливаете!
С минуту я прислушивался к разноголосому и разноречивому гулу толпы, потом стал обыскивать мальчика. К сожалению, оправдались худшие предположения собравшихся: в школьном портфеле беглеца я обнаружил золотую брошь.
Потерпевшая рванулась к ней:
— Вот, вот она!
Толпа умолкла.
Молодой человек, защищавший мальчика, пожал плечами и неторопливо направился обратно к трамвайной остановке.
Я взял мальчика за руку. Он не сопротивлялся.
В детской комнате, составив протокол, я отпустил потерпевшую и свидетелей. Едва я обернулся к «виновнику торжества», как он испуганно посмотрел на меня и заговорил торопливо, взахлеб:
— Дяденька милиционер, отпустите меня, пожалуйста, я больше не буду. Вот увидите, я никогда-никогда не буду больше воровать! Отпустите меня, пожалуйста, дяденька милиционер. Я сам не знаю, как взял эту брошь. Отпустите, пожалуйста.
Я промолчал. Признаться, мне было жаль мальчишку. Маловероятно, чтобы он сам решился на воровство. Очевидно, за ним кто-то стоит. Вот и сейчас уж очень он торопился выговориться, будто опасается лишних расспросов. А я чувствовал, что за этим потоком слов есть что-то недосказанное, запретное. Может быть, парень с родинкой? Такой вариант вполне вероятен. Подростки, к великому сожалению, нередко становятся жертвами аферистов.
— Сколько тебе лет?
— Двенадцать.
— Ты не хочешь, чтобы о твоем поступке знали в школе?
— Нет, дяденька, нет. Вы, пожалуйста, ничего не говорите в школе. Я не буду больше воровать.
— Мне придется сообщить твоим родителям.
Глаза у мальчика заметались, как затравленные зверьки.
— Нет, нет, ничего не говорите им, пожалуйста. Они изобьют меня. Знаете, какие они сердитые!
— Ты их боишься?
— Боюсь.
— Парня с родинкой тоже боишься?
— Боюсь... Нет-нет, дяденька, не боюсь... Я не знаю никакого парня с родинкой.
— Не обманывай, нехорошо это... Он и научил тебя воровать. Как его фамилия? Может, кличку знаешь?
— Не знаю... Я никакого парня с родинкой не знаю. Отпустите меня, пожалуйста, дяденька милиционер. Я вас очень прошу!
Больше часа я беседовал со своим юным «подзащитным», однако больше ничего не добился. Впрочем, и того, что узнал, было немало, конечно. А что назвал мальчика про себя «подзащитным» — не удивительно. В этом специфика нашей работы — для нас такие, как он, и преступники, конечно, и, бесспорно, — подзащитные.
С утра поехал в школу. Классный руководитель, зовут ее Ольга Федоровна Дмитриева, узнав, что я из милиции, некоторое время растерянно перелистывала тетрадки, лежащие перед ней на столе, потом перевела взгляд на меня и неуверенно сказала:
— Пожалуй, ничего плохого о Юре Погодине сообщить не могу. Понимаете, мальчик как мальчик. Ничем особенным не отличается от своих сверстников. Правда, немного замкнут.
Я поинтересовался:
— Как он учится?
— Удовлетворительно. Мог бы, по-моему, лучше.
— Вы бывали у него дома?
— К сожалению, нет. Плохо со временем. Это, конечно, не оправдание, — вздохнула учительница. — Скажите, что-нибудь серьезное случилось?
Я не ответил.
Может быть, поступил неверно? Однако с этим торопиться не следует. А пока что стало обидно и за Юру и вообще за учеников Ольги Федоровны, по-видимому, она не очень-то думает о их судьбе... Этим тоже надо будет заняться...
Огорченный, я вышел из школы и направился к себе в детскую комнату. Дела не ждут, а их у нас немало.
Вечером поехал к Юре на квартиру. К сожалению, ни его, ни родителей не застал.