Клыч не знал, что отвечать этой девушке. Почему бы не свести все к неудачной шутке, извиниться и просто пойти куда-нибудь гулять, болтать?... Но он, много раз легко лгавший, выдававший себя за кого угодно, сейчас почему-то не мог сделать этого. И так, молча, они прошли к площади Дзержинского, мимо Детского Мира, потом повернули обратно.
На Красной площади было в этот час тихо, пусто. Таня почему-то шла вдоль ГУМа, не переходя площади, молчала, о чем-то напряженно думала. Молчал и Клыч.
— Здесь, на этой площади, мой дедушка давал клятву седьмого ноября 1941 года... Он был в ополчении. А потом погиб. Странно, что сейчас редко кто знает своих дедов? Я уверена, что очень бы любила его. Как папу.
— А кто ваш отец, Таня?
— Отец? Он у меня чудак, всегда шутит со мной, хотя у него нелегкая жизнь. Когда я была совсем маленькая, бывало, придет с работы, сядет рядом и начинает говорить со мной строгим-строгим голосом: «Я же тебе, Таня, сто раз говорил — не ходи в Африку. Не ходи. В Африке гориллы, в Африке акулы...» А я уже сама читала эти сказки. И у нас начиналась игра... А сейчас папы уже год нет. Он в Сирии строит мосты. Простите, но...
Таня остановилась, посмотрела прямо в глаза Клычу.
— Все-таки это правда?
— Правда.
— Несчастный, — она качала и качала головой, прижав руки к щекам. — Как же можно так жить на свете? Я ничего, наверное, не понимаю. Но ведь это страшно. Какой же вы несчастный!..
Она повернулась и быстро пошла к станции метро. Клыч шел за ней совершенно подавленный. Так его никто еще не называл. Она знала, что Клыч идет за ней, остановилась у самого входа.
— Сегодня... больше ничего не надо. Если же хотите... Я, правда, не знаю, зачем... Ждите завтра меня вон там, у выхода из Университета, — она показала на ворота на Моховой, — я заканчиваю занятия в три.
И ее не стало. Так смутно на душе Клыча еще не было. Его ловили, его судили и охраняли, но тогда у него на эти случаи водилась злость. Злости сейчас и в помине нет, а худо так, как никогда раньше.
Чтобы больше не думать, он зашел в кафе «Марс» около театра Ермоловой, заказал вина, хороший обед. «А пошли вы все — и хорошие и плохие. Эта Таня — чистюля, и эта воровка Алла. Никому никто в этом мире не нужен.»
Он много пил, ел, не замечая вкуса, а на душе становилось все холодней и холодней. Наверное, именно в такие минуты стреляются...
7.
— Иди сюда, Клычек, — позвала его с кухни Алла. — Не бойся, не укушу.
Она сидела в сестрином халате, непричесанная, усталая.
— Дала этим идиотам полсотни и отправила в деревню. Пусть катятся, отдохнуть дадут, — презрительно говорила Алла. — Так этот алкаш мне даже ручку поцеловал... Сигареты есть? У меня кончились, а выходить не хочется. Пить будешь? Есть «Российская»... Слушай, Клычек, у нас что-то не клеится. Психуем оба. Так и до драчки недалеко. Я решила — давай разъедемся. Я буду в Тюмени. Адрес у тебя есть. Вспомнишь — позовешь. Ты к себе в Ташкент?
— Не знаю, Алка. Там бражка встретит, и снова я сгорю. А в колонию мне сейчас не хочется.
— Я так и поняла. Ты не ввязывайся. Притихни. Отдышись. Поживи тихо, и пройдет. «Бабки» у тебя еще есть, я добавлю. Годится?
Мирно и тихо они сидели на кухне, со стороны будто добрые супруги, обсуждающие семейные дела.
Клыч был мрачен. Хорошо завязывать, когда знаешь, что будешь делать завтра. Он не знал. Уж так получилось в его судьбе, что одно только дело умел делать блестяще. «Вкалывать» считалось зазорным в его кругу. А ведь чтобы жить, надо что-то делать. И он не знал, что будет делать. Хорошо бы с кем-нибудь сейчас потолковать по душам. Но ведь не с Алкой же ему советоваться. Она ничего не должна знать, незачем. Она тут не советчик.
Невеселый был этот последний день в Москве.
— У сестры ты больше не оставайся, — напомнила Алла. — Незачем глаза мозолить.
— Не останусь.
Назавтра он проводил Аллу. На Казанском, в толчее людской, на какой-то миг Клыч заколебался. На что он решается?
— Дурная какая-то у нас встреча получилась, не думала я. Ну да ладно, с тобой вот побыла. Только учти, долго я тебя ждать не желаю. Не приедешь — с другим повяжусь.
Они стояли на перроне под мелким дождем. И Клыч уже раскаивался, увидев огорчение на лице Аллы. Но ведь ему и в самом деле нужно побывать дома, в Ташкенте. А Алла почему-то всегда не любила его город. Может быть, у нее там было «дело», кто знает. Теперь-то он хорошо знал, что у нее не все начистоту.