— Слушай, Петр Алексеевич. Завтра я тебе эту задержанную передаю. Но у старухи Нежиловой есть в показаниях упоминание о сумочке...
— Подожди, подожди, Андрей Романович, — Калинин подышал в трубку, листая дело, — вот оно. Сейчас найду. Слушай запись: «Когда ее поймали, она стояла у окна купе с белой дамской сумочкой в руках». Ну и что?
— А ведь никакой сумочки у этой дамочки нет. Вот какие пироги.
— М-гм... Да, задача. И что ты думаешь по этому поводу?
— Что, что... Не выходит у меня из головы эта сумочка.
— А что теперь сделаешь? Поезд идет уже где-то за Уралом, в вагонах все пассажиры сменились. Одни сошли, другие сели. У этих вагонных жуликов всегда мало свидетелей.
— Ладно, я подумаю, Петр Алексеевич.
— Думай. А как жена, Романыч? — спросил сочувственно Калинин.
— Трудно. Но надеюсь. Надеюсь, — упрямо и хмуро повторил Андрей слово, ставшее для него теперь самым важным.
И вот теперь старший лейтенант Сиротин и участковый Башкиров шли вдоль железнодорожного полотна. Случается и такое, когда розыск ведется попросту ногами, а не дедуктивным методом. Андрей легко вспомнил, на какую сторону выходили окна вагона. И теперь они шли на расстоянии двух-трех шагов друг от друга, стараясь не пропустить ни одного предмета. А их много валялось вдоль путей. Пассажиры словно старались нарочно замусорить землю, как «дикари» на лесной поляне. Попадалось всякое: старые чемоданы, туфля, чей-то изломанный головной убор и особенно много консервных банок, бутылок, оберточной бумаги. А Андрей Сиротин, поглядывая на зеленые лужайки, рощицы, с горечью думал, как мало они с Ирой бывали на природе, среди полей, в лесу, около тихой речки. Как только она выйдет из больницы, они будут часто просто бродить по земле, не обременяя себя заботами.
Вспомнив о жене, Андрей посмотрел на часы. Через полчаса он должен был бы сидеть в сквере, но пока восемь пройденных километров ничего не дали. Они будут идти еще пять километров до разъезда, и если ничего не найдут, то пройдут этот же путь пешком обратно, для контроля. И Андрей, который не был злым человеком, теперь ненавидел эту крашеную подлую бабенку, из-за которой он не может вовремя оказаться около жены.
А Алла, сидевшая под замком, вначале нервничала, а теперь даже рада была, что ее долго не тревожат. В первые минуты она не могла спокойно обдумать случившееся. Только одна горячечная и безумная мысль билась в ней: если бы вернуть ту злосчастную минуту, когда она погорела, чтобы предотвратить случившееся. Теперь же о той минуте Алла не думала, но зато хорошо обдумала дальнейшее. Много ли они знают, и что именно? И как с ней будут говорить? Клыч не мог ее заложить, не такой он... Значит, и ей о Клыче надо помалкивать. Получится групповщина, а это ни к чему — срок подлиннее подкинут. Не могут они знать о ней ничего, кроме самого факта в вагоне. А тут она найдет, что сказать. Да, потратилась в Москве, едет без копейки, а просить противно. А тут эта старуха с сумкой, полной денег. Не удержалась. Что ж, согласна на любое наказание. Отработает свое, в своем проступке раскаивается.
То, что этот старший лейтенант такой хмурый, озабоченный, даже хорошо. У таких, видно, ума не густо. Ну хорошо, она попалась. В конце концов, ее же задержали только при попытке, кража ведь даже не состоялась. Мало ли что могло произойти? Кому-то что-то показалось, только и всего... А умная женщина способна на многое. И говорить она может так, чтобы все смешалось в голове у этого провинциального детектива, может и слезу пустить. Женские слезы иногда удивительно меняют дело. Может, наконец, состроить глазки, на что когда-то один зеленый лейтенантик клюнул.
Алла успокоилась и теперь даже с нетерпением ждала уровца. В ожидании событий она потребовала у дежурного дать умыться. Тот проводил ее к колонке во дворе и она с удовольствием умылась, потом перед тусклым зеркалом под настороженным взглядом юного дежурного тщательно уложила прическу, подкрасилась, поправила ресницы. Строгости в этой Тьмутаракани не ахти какие, если ей дают возможность наводить туалет. В камере она подняла повыше юбку, чтобы лучше открылись колени. А уровец не шел.
— Дежурненький, где же ваш начальник? — спросила Алла через дверь, уже поняв, что этот малец настолько недавно в милиции, что будет стараться стеречь ее особенно строго, и покрутить ему мозги не удастся.
— Не знаю. Когда приедет — вызовет.
Сиротин появился в девять часов вечера, усталый и еще более хмурый.