— Вот что, Рагим. Держи три рубля. Смотайся в аэропорт. Узнай, когда прилетает рейс 423 из Москвы. Я тебе запишу, чтоб не забыл. Да узнай, не опаздывает ли, — Адыл хотел отправить парнишку подальше и надолго. По крайней мере, сейчас он будет занят часа два или три. Потом его надо убрать подальше. Но это потом...
— Ты скажи Пахану — иду. А про аэропорт молчи.
Рагим убегает, а Адыл огорченно думает, что неуемная жадность к деньгам подведет, если уже не подвела этого пацана, не спеша собирается.
И в который раз за эти недели видит Адыл молчаливый вопрос в глазах матери. Старая, совсем седая, она смотрит, только смотрит. И он все не решается сказать ей, что он, кажется, уже не тот, что ему никогда не придется уходить из дома не по своей воле на такой долгий срок. Никогда о плохом не предупреждал мать, а теперь вот не может сказать о хорошем...
Они так и не сумели поговорить с матерью после возвращения. Он не находил пока слов, а она только молчала и иногда вздыхала над спящим.
Стоял обычный невыносимо жаркий августовский день. Адыл не спеша пробирался по улицам, стараясь попасть в тени, очень короткие в эти дни.
У Пахана пили пиво.
— Видишь, — кивнул головой Пахан на Сеньку, — выпросил сотню, а теперь не просыхает. Как дело?
— Какое дело? Темнишь, старый. Ты мне точно скажи, куда я иду и сколько возьму. Кота в мешке всучить хочешь? — нетрезво заводился Сенька. Адыл сообразил, что здесь уже ссорились не раз. Подсел к столу, налил себе пива.
— Чего не поделили?
— Эта старая калоша скрипит — иди да иди. Ты-то пойдешь, Клыч?
— Я тебе сказал, Сенька. Но сегодня не пойду. Завтра.
— Вот что, чижики, — решительно положил руку на стол Пахан. — Или вы слухаете меня, или катитесь вон сейчас же. И пусть вас берут, пусть пропадете вы, как мухи. Мне дела нет до вас. Пахан еще в силе, поняли?
Адыл и Сенька смотрели на эту черную, как корень дерева, узловатую руку, еще действительно крепкую. Но держится Пахан уже на характере. Его шпана выходит мало-помалу из повиновения.
— Ладно, — отступил с ворчаньем, как медведь, Сенька, — иду.
— Тогда катись в сарай, отсыпайся до ночи, — уже приказал Пахан.
И когда Сенька убрался, нацелился прищуренными глазами на Адыла.
— А ты чего тут развякался? Не пойдешь сегодня? Пойдешь, голубчик. Ты у меня вот где! На свободе долго не гулять тебе. Готовься и ты.
Вот он наступил, тот момент, когда Адылу нужно решительно и навсегда сказать свое слово.
— А ты чего шумишь, старый? — поднялся из-за стола Адыл. — Ты чего на меня пасть раскрыл? У тебя не скрываюсь, хлеба твоего не жру. И на свободе я законно, побег мне клеишь? Иди, справься в ГУМе. Меня за горло не ухватишь. Сказал — не пойду сегодня, и точка.
Он стоял перед старым бандитом, молодой, крепкий, рослый, на полголовы выше его, и смотрел ему в глаза пристально, внимательно, в каждую секунду готовый перехватить занесенную руку.
— Щенок! Дело завалить хочешь? Отойти хочешь? Помни, Пахан не простит! — хрипел старик, не решаясь кинуться на непокорного Клыча.
— И не шуми густо, старый. Теперь ты в шестерках будешь, понял? А пока закройся! — решительно наступал на старика Адыл, пока тот не отступил.
Не выпуская ни на минуту Пахана из поля зрения, осторожно вышел Адыл из старого низкого дома, пересек маленький дворик и одним прыжком оказался за калиткой. Всё. Вызов старику он бросил, теперь уже будет открытая война. Пахан будет цепляться за свою старую власть. И как он ни стар, Адылу надо быть настороже. Нож в спину, случайный кирпич на голову в переулке могут подвести итог спора. Черт с ним, сейчас главное дождаться Рагима.
До самого вечера он оставался в нервном напряжении, и когда показался Рагим, облегченно вздохнул.
— Самолет вовремя, Клыч, — присел рядом с Адылом мальчишка. — Я в справочном узнал. В одиннадцать местного.
— Пойдешь со мной, — распорядился Адыл.
— Дело? — загорелись глазенки у Рагима.
— Не то, что думаешь. Вот садись и слушай, — удержал за плечи Рагима Адыл. — Ты слушай...
История маленького мальчика, оставшегося в войну без отца, вечное недоедание и болезни матери привели Адыла в «хевру», компанию таких же обездоленных войной детей. Нашлись «добрые» люди, которые подкормили их, дали попробовать и анаши и водки. Что оставалось делать? Они шарили по всему Ташкенту, глаза и уши сильного и безжалостного Пахана. И были «мокрые» дела, и грабежи, вскрытые сейфы. А потом были и суды, и наказания. И трупы непокорных Пахану в колодцах канализации. Уже нет многих, но он, Пахан, еще есть, он живой, и он будет еще подлавливать таких, как Рагим.