– Стенька, ты чего? Уснул, что ли?
Степан усилием воли разрезал спекшиеся веки и опять захрипел, пытаясь прокашляться.
– Стенька, ты не поел опять? Подымайся, вот так, давай. – Наталия обняла его за грудь и легко подняла вместе с теми "семьюстами тысячами тонн мешков, набитых хлопком и табаком", которые лежали на его спине.
Он лишь покосился в ее сторону, переведя затем взгляд в другой угол столовой. Руки ему пришлось опять закинуть на стол, иначе усидеть в этом положении не удалось бы никак. Наталия села на стул рядом с ним, пододвинула к нему тарелку и безапелляционно заявила:
– Стенька, не поешь – не уйдешь никуда. Понял? Вот так.
Повариха из проема кухонной двери подняла грязный кулак и затрясла им, словно размахивая невидимым флажком.
– Наташка, кончай возиться с этим прокаженным! У тебя вон дел полно! Лучше собаке нашей отдай, от ней толку больше!
Наталия сжала кулак до появления на коже белых пятен, но не ответила начальнице. Она старалась заглянуть в глаза Степану, пристыдить его своей жалостью и состраданием, но никак не могла натолкнуться на тропинку, по которой убегал его взгляд. Она перевела глаза с области его глаз на его уши и ужаснулась: за ними висел комок сбившихся волос. Она машинально потянула его и без всякого усилия вытянула из его головы добрый клочок. Степан даже не заметил этого.
– Да что же это... Господи... – Наталия вдруг зарыдала, вскочила и бросилась вон из столовой, стараясь миновать встречи с любой живой или уже не живой душой, которых водилось в этом месте предостаточно.
Повариха снова вышла из кухни и хищным взглядом уставилась в спину Степана. Подумав с минуту, она оценила, что навару с такой добычи будет маловато, потому вышла в коридор и закричала во всю мощь своих прокуренных легких:
– Тома! Ты где, фурия? Подь сюда, мигом!
Вдалеке тюкнул замочек и ярко накрашенные губы задали вопрос:
– Чего?
– Сюда иди, тебе говорят! Тут один твой кандидат загробных наук застрял между стулом и столом. Иди, спасай! А то жалобу на тебя накатаю!
– Мадам, – равнодушно произнесли губы, – вам жаловаться уже поздно. Ваш последний шанс уплыл вместе с "Титаником".
– Вот коза облупленная! Сюда пошла, тебе говорят!
– Да иду уже, иду! – ярко накрашенные губы выплыли из кабинета и за компанию с грудью принялись расталкивать воздух в коридоре.
Томины каблучки заскрежетали металлическими набойками по выскобленному кафелю. Она подошла к Степану и присела на стул, где ранее сидела Наталия.
– Стенька, здорова!
Степан лишь кивнул головой, не поворачиваясь.
– Знаешь, что люди говорят? Что за кашу у нас сегодня премия будет. Главврач хотел каждому печенья выдать. В честь нового года.
Степан всегда имел резерв сил для того, чтобы саркастически улыбнуться.
– Я, конечно, понимаю, что тебе ни каши, ни печенья не надо. Но ты же мог бы заработать печенье для кого-то другого.
Новая улыбка озарила изувеченное голодом лицо Степана. Тома продолжила:
– Я вот сегодня после смены пойду с одним кавалером в парк. Там рядом приют есть, для деток который. А что будет, если я твое печенье им отдам, а? Как думаешь?
Степан вздохнул.
– Они же печенье только раз в году видят. И то, если государство выделит. А с выделениями у государства плохо, ты и сам знаешь, не первый день живешь.
Ее рука прошлась от плеча Степана до его локтя.
– Стенька. Праздник же. Дети. Что тебе стоит?
Степан повернулся в ее сторону и сдался в плен своими полными слез глазами.
– Не могу! – прошептал он.
Тома вздохнула.
– Ну а чай-то сможешь? Я договорюсь с Федором Никитовичем, он для тебя чай за кашу посчитает. Сделай полезное дело, помоги сиротке, хорошо? Давай. Ой, он холодный совсем... Сейчас нагрею, не убегай.
Тома взяла чашку, зашла на кухню, повелевающим жестом запретила поварихе протестовать, схватила чайную ложку из сахарницы и спешно набросала в чашку ложек пять сахара. Быстренько размешав сахар, она вернулась к Степану и поставила чашку перед ним.
– Почти килограмм печенья для сироток сейчас в твоих руках. Мы же должны им помогать, верно?
Степан грустно кивнул и приложил ладони к чашке, стараясь оценить соотношение своего глотка и количества чая.
– Половину? – слабым голосом спросил он.
– Весь!
Он поднял чашку, используя рычаги своих костей, подался головой вперед, навстречу напитку, неловко фыркнул и расплескал несколько капель на стол. Послышалось бульканье пересохшего горла, короткие неловкие глотки отправляли чай в недра утробы, которую можно было насквозь просветить настольной лампой. Когда до дна чашки осталось всего несколько капель, он оторвал ее от губ и, чувствуя невероятную усталость, избавил свои пальцы от этой ноши. Тома довольно замурчала, погладила Степана по голове и прошептала: