— Снежка ушла. А я с пяти утра тут торчу.
— Поругались? — Иван присел на край стола, на красивом лице мелькнула тень сочувствия, и Вадим едва сдержался, чтобы не выдать раздражение презрительным фырканьем. Неприязнь к Ивану Стриженову у Вадима возникла с самого первого дня, как только молодой следователь появился у них в участке. Объяснить свою нетерпимость Вадим не мог, учитывая, что Стриженов сразу же завоевал уважением мужского коллектива и обожание женского. Высокий, стройный, с идеальными чертами лица истинного аристократа и подкупающей тактичностью. Но Вадима он бесил, хотя и непонятно чем умудрялся вывести из себя этот мистер «совершенство».
— Ну да. Ну да… Ты ушла рано утром, — тихо запел Вадим, вставая, — собралась в один миг, — включил электрочайник, повернулся к Ивану. — Вот только после себя моя бывшая будущая жена не оставила ничего.
— Да ладно, — Иван улыбнулся, как всегда, одними губами, — жениться? Ты?
— Ну а что? — Вадим снова потянулся, с удовольствием слушая хруст собственных позвонков. — Я ж ее нашел. Мою.
— Ну, удачи, — Иван встал, бросил недовольный взгляд на коробку с лапшой. — Не отравись.
— Ага.
Иван дотронулся до дверной ручки и тут же посторонился — в кабинет влетел взъерошенный Саша.
— О, здрасти! — Саня на миг замер, встретился взглядом с Вадимом и Иваном, кивнул всем сразу, направляясь к своему столу. — Я все, я с отчетом!
— Приятного аппетита, — бросил Иван перед тем, как закрыть за собой дверь.
— Ты где был? — Вадим, услышав звук бурлящей воды в чайнике, взял со стола ненавистную коробку обеда.
— Опять трупак, — устало выдохнул Саня, сбрасывая с плеч увесистый рюкзак. — Уже второй. Не маньяк ли у нас завелся?
— Маньяк? — Вадим, хмыкнув, взял чайник, залил кипяток в белое корытце. — Не наговаривай…
— Ага, — Саня быстро извлек из рюкзака булку, ряженку и емкость с порошковым картофельным пюре. — Жрать хочу — умираю!
Вадим заварил свой нехитрый обед, передал чайник Саше, тот быстро приготовил из полуфабриката пюре, размешав порошок ложкой из своего рюкзака. Вадим давно перестал удивляться тому, что скрывается в недрах этого вещмешка цвета хаки.
— Будешь? — Санек протянул Вадиму половину разломленной булки.
— Давай.
Вадим ел молча, прокручивая в голове тяжелое утро, краем глаза наблюдая за Саней — тот успевал жевать, стучать по клавишам компьютера и лазать в своем телефоне. Темная майка с синими китайскими иероглифами пропиталась потом, нечесаные длинные волосы, забранные в небрежный хвост, лезли в глаза, но младший лейтенант этого не замечал, забивая отчет и хмыкая на экран мобильного.
— Я тут фотки с места убийства закачал, — быстро проговорил Саня. — Скидываю тебе, глянь.
— Давай, — вяло ответил Вадим, нехотя взялся за мышку. — Что-то сегодня работа из меня вся вышла.
Вадим открыл присланный файл и замер, не донеся до рта пластиковую вилку с лапшой. Среди тины и пожухшей ряски лежала обнаженная Снежка.
Он едва не подавился, вдохнув воздуха вместе с едой, натужно кашлянул, зажмурился. И, чувствуя, как немеют от напряжения и страха руки, снова посмотрел на экран.
Нет. Это была не она. Не Снежка. Просто похожая молодая женщина. Такая же… как и прошлая жертва.
Вадим отложил недоеденный обед, потянулся к телефону. Но тут же фыркнул, насмехаясь над собственными страхами. Мало ли что, похоже. Снежке, он, конечно, наберет. Но позже. Где-то через час. Она проигнорит, а он наберет снова, уже перед сном. Всего дважды в день. И так будет до тех пор, пока она не сдастся и не ответит. А она ответит, рано или поздно. Не в первый раз случается ссора.
Он целый день не мог сосредоточиться на работе, мысленно возвращаясь в свой старенький домик, где спала жертва. Снотворное будет действовать еще часа три, он успеет заехать и сделать еще один укол прежде, чем вернется домой окончательно. До следующего рабочего дня. И у него будет несколько часов, чтобы насладиться ее телом и этими удивительными, манящими глазами преданной собаки.
Моя…
В голове постоянно вертелась навязчивое «моя», оно казалось родным, теплым, словно вернулось из детства.
Моя…
Совсем недавно он устал и избавился от очередной куклы. Играть с ней было скучно — даже не пахла, как он любил. Ныла, не замечая текущих из носа соплей, раздражала набухшими от слез глазами. Постоянно мочилась под себя, когда он предлагал поиграть.
Воняла. Страхом и отчаянием. Он ненавидел вонь.
Единственное, что осталось от нее хорошего — прекрасный взгляд неизбежности. Миг, когда глаза жертвы стекленеют и покрываются неповторимой дымкой, напоминающей предрассветный туман на спокойной глади воды. Там он ее и оставил — в тумане на озере.