Благополучно спустившись к отелю, она обнаружила своего мужа за работой.
Заметив, что жена стоит за плечом, всё ещё в костюме, тихо-тихо, боясь сбить его с мысли, он оставил ручку; сняв очки, положил их на ежедневник и обернулся.
– Ты немного припозднилась, группа уже пришла, – сказал он укоризненно, – погода была плохая.
– Но я ведь тоже пришла, – отозвалась она с еле заметной виноватой улыбкой.
– Ну ладно, – провозгласил он, – я сейчас позвоню официанту. Пусть принесёт нам кофе. Ты ведь, наверное, голодная…
Ночью, когда муж уснул, она вышла босиком в одной сорочке на балкон и долго стояла там, как привидение, глядя на посеребрённый яркой полной луной лесистый склон Тенгур-Майраб.
Она всходила на горы гораздо выше этой. Она покоряла заоблачные заснеженные вершины, на которых и выжить сможет не всякий, с кислородным баллоном, на пределе возможностей организма. Её жизнь имела смысл лишь тогда, когда она рисковала ею. Лишь оскальзываясь на леднике, внезапно теряя опору, повисая над пропастью осознавала она бесконечную ослепительную ценность жизни. Лишь так.
Она вспомнила, как впервые стояла, опустив в банку на вершине традиционную записку для последователей; под ногами у неё расстилался бело-голубой мир из снега и облаков – она была тогда на семь с половиной тысяч метров ближе в небу…
Какая-то группа вышла из отела и направилась в темноту. Скоро рассвет. Они идут в лагерь.
– Что с тобой? – спросил муж, пробудившийся в тот миг, когда она тихо присела на постель, – Спи!
– Я не дошла до вершины, – сказала она, почему-то чувствуя в горле слёзы.
– Ничего страшного, сходишь ещё раз, – сонно пробормотал в утешение муж.
Несколько дней спустя она решилась повторить восхождение. Здесь, в отеле, произошедшее на склоне Тенгур-Майраб, казалось безмерно далёким, призрачным, нереальным. Она теперь почти уверилась в том, что ничего не было, и горный лекарь просто приснился ей, пригрезился от недостатка кислорода и переутомления. Она слышала много историй о том, как альпинисты отмечали у себя или у товарищей в горах кратковременное помутнение рассудка.
Но сомнение всё же оставалось. И не столько желание постоять на вершине, одной из многих вершин в её жизни, гнало её вперёд, сколько именно смутное, свербящее желание убедиться…
«Нет никакого горного лекаря. Его просто не может быть.»
«…А если он всё же существует?»
Она кляла себя за эту тайную надежду.
«Если он существует, то – боже праведный! – оно повторится… Это безумное падение наверх, без борьбы, без страховки, без малейшего сожаления о жизни, которая на какой-то краткий миг так же кажется потерянной…»
Крючья весело звонили, послушно вонзаясь в тело скалы. Всё больше и больше метров отвесной стены оставалось внизу. Втянувшись в привычный рабочий ритм, она карабкалась не чувствуя усталости. Вверх, вниз и снова вверх. Уверенная в своей силе и в своём чутье, как всегда, подвешивала она свою жизнь на десятимиллиметровой веревке, закрепляла её на скале, крепко держала, не страшась обронить, каждую секунду в своих собственных, натруженных ликующих руках.
Закрепившись, она внимательно осматривала скалу; подняв голову, искала знакомые выступы, которые попыталась запомнить, спускаясь, и оставленные ею знаки – она пожертвовала несколькими скальными крючьями, не стала вынимать их, чтобы потом, если будет нужно, найти дорогу обратно…
Солнце поднималось; в туманной долине, не накрытой тенью горы, уже разливались озёра его нежного розовато-персикового света.
«Как же красиво, боже праведный!» – подумала она, удобно упершись ногами в скалу и повернув голову.
Сердце взволнованно и сладко затрепетало у неё в груди, когда она глянула, как птица, с огромной высоты на ту земную твердь, по которой недавно шла. Она поняла вдруг, что совершенно счастлива. Её жизнь, полная ярких впечатлений и эмоций, не имела ни конкретной цели, ни зримого материального результата, как, например, жизнь её мужа, написавшего серию серьёзных трудов по языкознанию, но эта жизнь мгновенно прочно и радостно обретала величайший смысл всякий раз, когда она вот так висела на верёвке и улыбалась…