Булла был среднего роста пожилой мужчина с веселыми глазами и с расчесанной на две стороны бородой. Он был очень любезен. Придвинув маме и папе кресла и усадив их, он спросил:
– Как вы хотите снимать ребенка?
– Я хотела бы, чтобы он стоял у рояля, – сказала мама.
– У меня есть фон с нарисованным роялем, – сказал Булла.
– А я бы хотел сидеть на лошади, – сказал я.
– И лошадь у меня есть, – сказал Булла, – но я бы вам рекомендовал сняться на фоне клумбы с цветами.
Папа посоветовался с мамой и сказал:
– Мы решили остановиться на рояле.
– Договорились.
Булла раздвинул какую-то занавеску, и открылся полотняный задник, на котором был изображен небольшой черный рояль.
К заднику он придвинул мягкое кожаное кресло и предложил мне в него сесть. Откуда-то внезапно выехал на колесиках огромный красный фотоаппарат на высокой треноге. Он бшл похож на раздвигающуюся гармонь. Булла принес большие деревянные кассеты, вставил их в аппарат и обратился ко мне:
– Ну-с, мальчик, будем сниматься. Только такое лицо не пойдет. Нужна улыбка. Ты умеешь улыбаться?
– Не знаю, – сказал я.
– А ну, посмотри в объектив, вот сюда. Отсюда вылетит птичка.
– Я знаю, – сказал я, хотя я твердо знал, что никакая птичка ниоткуда не вылетит. И это было очень обидно. – Зачем вы говорите неправду, – сказал я, – вы же знаете, что никакой птички у вас нет…
– Не спорь, – сказал папа. – Если фотограф захочет, то она может вылететь.
– Не может, – сказал я. – Я уже не маленький.
Через два дня я иду в гимназию. И нечего меня обманывать.
– Ну хорошо, – сказал Булла, – птички не будет.
Будет вспышка магния. На секунду вспыхнет огонек.
Это тебя устраивает?
– Устраивает, – согласился я.
– Но улыбаться все равно нужно.
– А если мне не весело? – спросил я.
– Веселить тебя никто не будет, – сказал отец, – но улыбнуться нужно для фотографии.
Я попытался улыбнуться.
– Это гримаса, а не улыбка, – сказала мама. – Твой портрет будет висеть у меня в кабинете; увидев такое зрелище, ко мне перестанут ходить больные. Они не будут доверять врачу, у которого сын с такой физиономией.
– Что ты, в конце концов, не можешь улыбнуться? – спросил отец. – Целый день улыбаешься, как дурак, а тут не можешь на одну секунду?
– О! – сказал Булла (я улыбнулся на слове "дурак"), нажал какую-то кнопочку, вспыхнул огонь, чтото щелкнуло, и сизый дымочек потянулся в воздух от железки, на которой сгорел магний.
– Еще разок, – произнес Булла. – Теперь попробуем стоя.
Я встал с кресла.
– Поверни головочку чуть влево. Смотри вот сюда, на спинку этого стула. Не жмурься, и пусть будет задумчивое лицо.
Я не знал, как это сделать.
– Неужели ты не можешь задуматься? – спросила мама. – Фотография стоит таких денег, а ты ее можешь испортить.
– Ну, задумайся же, – строго сказал отец. – Ты думаешь когда-нибудь?
– О чем мне думать?
– Хотя бы о том, сколько стоит твоим родителям эта съемка.
Я задумался. Опять Булла сказал: "О!", опять вспыхнул магний, опять что-то щелкнуло и в воздухе повис дымок.
– Всё, – сказал Булла. – Завтра можно будет получить карточки.
Родители поблагодарили, и мы поехали домой уже не на извозчике, а в трамвае.
Через день папа заехал за карточками, дал одну из них увеличить и заказал раму. А еще через несколько дней в кабинете над письменным столом висел мой портрет. В раме под красное дерево стоял у раскрытого рояля задумчивый мальчик в матросском костюме.
– Это ваш сыночек? – спрашивали мамины пациенты.
– Да, это мой сын.
– Какой умный мальчик! У него на лице написана мысль. Наверно, он у вас замечательно учится…
– Он только завтра первый раз пойдет в гимназию, – с гордостью произнесла мама.
Так что у меня был опыт, и я смело смотрел в объектив.
Рядом со мной худенькая, только глаза и ноги, – Дина Лакшина – наша знаменитая бегунья на сто метров.
Две длиннющих заплетенных косы из-под малюсенького беретика – это "Королева математики" Аля Купфер, а высокая, стриженная под мальчишку, полнолицая девочка, получившаяся на фотографии смазанной, потому что в момент съемки ущипнула стоящую перед ней Аллу Корженевскую, – это Ира Кричинская.
Изящно склонив голову и прищурив один глаз, улыбается Юзька Бродский. Этот прищур сохранился у него и сегодня, когда он рассматривает картины на художественных выставках. Кто мог подумать, когда Юзька снимался, что он будет заслуженным деятелем искусств и запросто будет писать книги о Репине?
За ним скромно стоят Сережа Катонин и Боря Смирнов, которых вообще не видно. С боевым видом застыл Володя Петухов. Он – сын военного, и это видно по его выражению лица. Впрочем, у него гораздо лучшее выражение на фотографии в "Огоньке", где у него на груди шесть боевых орденов и семь медалей.
Полноги и полплеча слева у самого края фотографии – это Гриша Водоменский, а полруки с правой стороны фотографии – Никса Бостриков.
Эта фотография снималась во дворе школы во время большой перемены, и потому на ней нет Миши Гохштейна и Леси Кривоносова. Они в это время дрались в коридоре.
КАК Я ПРОВЕЛ ЛЕТО
Была письменная работа. Мы писали сочинение на тему "Как я провел лето". Урок закончился, все подали тетрадки, все было как обычно.
На следующий день Мария Германовна вошла в класс нахмуренная.
– Навяжский, – сказала она, – возьми тетрадку со своим сочинением и прочти его вслух.
Шурка взял тетрадку и начал:
– "Я жил с родителями на Сиверской. Мы снимали дачу из двух комнат с верандой. У хозяев дачи была собака фокстерьер по имени Джек и кошка Мурка.
Близко за домом была река Оредеж. Мы туда ходили купаться, и один раз я чуть не утонул, но зато научился плавать. Там на соседней даче жила девочка Нелли, и я с ней часто играл в серсо, и мы еще собирали вместе грибы, и один раз я нашел большой белый гриб, но он оказался мухомор, и все очень смеялись".
– Достаточно, – сказала Мария Германовна. – А теперь, Попов, прочти свое сочинение.
И она подала ему тетрадку.
Попов взял тетрадку и долго молчал.
– Читай, читай. У тебя очень интересное сочинение.
– "Я жил с родителями в Тарховке, – прочел Вадим. – Мы снимали дачу из двух комнат с верандой.
У хозяев дачи была собака овчарка по кличке Джек и кот Васька. Близко за домом было озеро Разлив. Мы туда ходили купаться, и один раз я даже чуть не утонул, но зато научился плавать. Там на соседней даче жила девочка по имени Лиза, и я с ней часто играл в лапту, и мы еще собирали вместе грибы, и один раз я нашел подберезовик, но он оказался поганкой, и все очень смеялись".
– Достаточно, – сказала Мария Германовна. – Ты ведь сидишь рядом с Навяжским? У меня такое впечатление, что один из вас списал сочинение у другого.
– Я не списывал, – сказал Вадька.
– Я тоже, – сказал Шура.
– Первым подал мне свое сочинение Навяжский.
Значит, он написал раньше. Я делаю вывод, что списал ты, Вадим.
– Я не списывал.
– Ну как же так? У тебя же в сочинении все то же самое.
– Не то же самое: у него девочку зовут Нелли, а у меня Лизой, у него кошка, а у меня кот. Они играли в серсо, а мы в лапту. И у него мухомор, а у меня поганка. У него река, у меня озеро. Он жил на Сиверской, а я в Тарховке. Что же общего?
– Все у вас общее, – сказала Мария Германовна. – И собака, и кошка, и девочка, и оба чуть не утонули, и оба научились плавать, и над обоими смеялись в вашей грибной истории. Только ты решил, что если изменишь имена, так никто не догадается. А я догадалась.
Интересно, что скажет класс. Ну, кто хочет сказать?
– Можно мне? – сказала Таня Чиркина. – Может быть, они оба жили на одной даче и потому у них все так похоже?