В Азии я проводила меньше времени, хотя и там меня всегда принимали хорошо. Но там мне не хватало живости, зрелищности, в моем представлении всегда ассоциировавшихся с Африкой. Может быть, мешало и то, что я никак не могла усвоить сложного дальневосточного этикета, а может быть, и другое еврейское наследие, еврейская этика в Азии менее известны, чем в Африке, куда христианство принесло хорошее знакомство с Библией. Даже названия израильских городов (Галилея, Назарет, Вифлеем) для образованного африканца полны значения, а Моисеев, Самуилов и Саулов я в Африке встречала не реже, чем дома. Но Азия - это нечто совсем другое. Традиции Ветхого Завета ей неизвестны, и там приходится объяснять, кто мы и откуда мы явились. Даже такой культурный человек, как бывший президент Бирмы У Ну рассказывал нашему послу в Рангуне Давиду Хакохену, что ровно ничего о нас не знал до тех пор, пока "случайно в руки ему не попалась книга" - и только тогда, уже взрослым, прочитав эту книгу, оказавшуюся Библией, он узнал о существовании евреев. Подозреваю, что теплоте отношений между ним и Бен-Гурионом способствовало то, что и Бен-Гурион довольно поздно познакомился с буддизмом.
Прежде чем пуститься в описания своих поездок по Дальнему Востоку, я хочу повторить то, что уже говорила единственным народом Азии, с которым мы, увы, так и не сумели завязать отношения, были китайцы. Некоторые израильтяне - и Давид Хакохен в том числе - считают, что мы не приложили для этого достаточно усилий. Мне же кажется, что мы сделали все, что могли. В 1955 году мы послали в Китай торговую миссию с Хакохеном во главе и, разумеется, предложили Китаю послать такую же миссию к нам. Китайцы даже не ответили на наше приглашение. В том же году (на Бандунгской конференции) началось сближение Китая с Египтом. Потом Китай яростно осудил Синайскую кампанию, потом открыто поддержал арабский антиизраильский террор. Китайское правительство полностью поддерживает арабскую войну против Израиля; Арафат и его друзья постоянно получают оружие, деньги и моральную поддержку от Пекина - причины этого мне все еще непонятны. Признаться, я долго питала иллюзию, что если бы мы могли поговорить с китайцами, то до них бы дошло истинное положение вещей.
Когда я думаю о Китае, две картины встают перед моими глазами. Первая, я в ужасе держу в руках мину, сделанную в далеком Китае, оборвавшую жизнь шестилетней девочки из израильского пограничного поселения. Я стояла у маленького гроба, среди плачущих и разгневанных родных. "Что Китай может иметь против нас? - думала я. - Ведь китайцы нас даже не знают!" И вторая картина: на празднике независимости Китая мы с Эхудом Авриэлем за столом, а рядом - стол китайской делегации. Обстановка была непринужденная, праздничная, и я подумала: что, если подойти и сесть около них? Может, мы сможем поговорить? Я попросила Эхуда представиться китайцам. Он подошел к ним, протянул руку главе делегации и сказал: "Наш министр иностранных дел находится здесь и хотела бы встретиться с вами". Китайцы просто отвернулись. Они даже не дали себе труда ответить: "Нет, спасибо, мы не хотим с ней встречаться".
Но израильтяне не любят принимать отказ за окончательный ответ, и меньше всего это люблю я. Не так давно мой добрый друг, тоже социалист, итальянский государственный деятель Пьетро Ненни был приглашен в Китай. Перед этим он навестил меня в Иерусалиме. Мы сидели на веранде, пили кофе и разговаривали, как все старые социалисты - о будущем. В этой связи мы заговорили о Китае. "Китайцы тебя послушают, - сказала я Ненни. Пожалуйста, попытайся поговорить с ними об Израиле". Так он и сделал. Он старался объяснить нескольким китайским деятелям, что за страна Израиль, как она управляется, что защищает - но они не проявили никакого интереса. Правда, они не сказали Ненни того, что обычно говорят "Израиль - это марионетка Соединенных Штатов". Просто кто-то заметил, что если каждая группа в 3 миллиона человек захочет иметь свое государство, то куда же это заведет мир?
Не раз пыталась я уговорить кого-нибудь из моих детей совершить поездку со мной вместе, но Сарра не хотела покидать Ревивим, а Менахем не хотел расставаться с Айей и мальчиками (их к тому времени было трое - Амнон, Даниель и Гидеон) и со своей виолончелью. Я привозила из Африки полные корзинки деревянных фигурок, масок, рукодельных тканей; я бесконечно рассказывала о виденном и слышанном - но то ли дело было увидеть все это вместе с ними! До чего же мне хотелось хоть раз совершить путешествие по Африке вместе с детьми - и не потому, что они мало поездили (все мы напутешествовались достаточно!), а потому, что я хотела, чтобы они увидели хоть часть того, что увидела я, и встретились хоть с кем-нибудь из тех, с кем я познакомилась. В те годы, и потом, когда я была премьер-министром, я не раз задумывалась - как, собственно, они, да и мои внуки тоже - относятся к моему образу жизни? Мы об этом особенно не разговаривали, но, по-моему, никто из них не был в восторге от того, что был "родственником Голды Меир". Мы очень свободно и много говорили о политике - и внутренней, и международной - при внуках, даже когда они были маленькие. У меня можно было достать ценные автографы для одноклассников; то, что они слышали за моим столом, нельзя было нигде повторять - а в остальном они ни в чем не отличались от других детей. Во всяком случае обращались со мной, как с самой обыкновенной бабушкой. Моих посетителей всегда изумляло, что сыновья Менахема совершенно свободно носятся по моему дому, и забавляло, что их гораздо больше интересует содержимое моего холодильника, чем мои всемирно знаменитые гости. Я же, как всякая бабушка, тряслась - и трясусь! - над ними больше, чем следовало бы, но пятеро внуков - самая большая радость в моей жизни, и я хотела бы сделать для них все, что могу. Больше всего я хотела бы, чтобы на их веку не было войн - но этого обещать им я не в состоянии.
Нелегко было мне так часто их всех покидать - и, в конце концов, я добилась, по очереди - и от Менахема, и от Сарры - обещания совершить одну поездку со мной вместе. В 1962 году Сарра поехала со мной в Кению и в Эфиопию, где я представила ее Хайле Селассие, и посетила с ней большую израильскую общину. Израильтяне тут работали в области сельского хозяйства, рыболовства и транспорта; помогали в обучении полиции и армии; преподавали в университете Аддис-Абебы. Да, даже Эфиопия, с которой у нас были такие особые отношения в течение многих лет, порвала с нами в 1973 году - но в те годы связи между нами были еще крепки, хотя эфиопы не делали их достоянием гласности - и мы, разумеется, тоже. Для меня Хайле Селассие был почти что сказочной фигурой. Человек из дальней экзотической страны вдруг, в 1936 году, осмелился встать во весь рост и призвать равнодушный мир противостоять вторжению в Эфиопию итальянцев! Во время итальянской оккупации он со своей семьей прожил год в Иерусалиме, и я иногда видела его на улице: темнокожий, бородатый, маленький человек с огромными печальными глазами шел рядом со своей императрицей, а впереди бежали его обожаемые маленькие собачки. Это был не просто еще один беженец от фашизма; это был потомок эфиопских царей, утверждавших, что они происходят от сына царя Соломона и царицы Савской и потому приходятся нам дальними родственниками. Лев Иудейский всегда был символом эфиопской монархии, и связи между евреями и Эфиопией были единственными в своем роде.