Критики отнеслись к спектаклю снисходительно и прохладно. Клайв Барнс писал в «Нью-Йорк таймс»: «Мисс Бергман, оставаясь цветущей, красивой женщиной с царственной осанкой, все же не выглядит на тридцать шесть лет. Из-за этого все остальные роли как бы подросли до ее возраста, что и сказалось на общем звучании пьесы».
Когда корреспондент «Вэрайети» спросила мнение Ингрид по поводу критических замечаний, Ингрид сказала: «Я как цыганка. Что она может сделать, если собаки лают на проходящий табор? Я просто не в состоянии принимать всю критику. Меня ругают за все; за игру в кино, в театре, за мою личную жизнь. Конечно, в какой-то степени это задевает, но если я пойду у них на поводу, то никогда ничего не сделаю. Правда, у меня были определенные сомнения по поводу показа «Преданной жены» на Бродвее. Но не потому, что я боялась реакции критиков. Они правы, когда называют пьесу устаревшей по стилю. Однако сама тема не устарела ни в коей мере. Она так же злободневна.
как и сорок девять лет тому назад, когда была написана. Что же касается возраста Констанс Миддлтон, то этой героине не обязательно должно быть тридцать пять лет или тридцать шесть. Романтическая жизнь сегодняшних женщин не кончается и после сорока. С таким же успехом ей может быть пятьдесят, шестьдесят лет. Кто его знает, а вдруг и семьдесят?»
Осенью 1975 года Ингрид поехала в Рим сниматься в фильме «Вопрос времени». Это была экранизация известного произведения Мориса Дрюона, основанного на действительных исторических событиях. Героиней фильма стала старая графиня, которая в молодости слыла знаменитой красавицей куртизанкой и вдохновляла многих художников и поэтов. Теперь она влачит жалкое существование в убогом римском отеле, живя одними лишь воспоминаниями.
Студия «Метро-Голдвин-Майер» купила когда-то права на экранизацию, но фильм так и не сделала. Теперь правообладателем стал Винсенте Миннелли. На главные роли он пригласил Ингрид Бергман, Шарля Буайе и свою дочь Лайзу. Ингрид очень любила Лайзу, мечтала снова встретиться с Шарлем Буайе и была счастлива, что две ее дочери работают рядом с ней; младшая Ингрид стала гримершей, а Изабелла получила небольшую роль монахини—сестры милосердия.
Съемки продолжались четырнадцать недель, но ничего выдающегося не получилось. Лайзе совершенно не подходила роль девятнадцатилетней крестьянской девушки, которая служила в отеле горничной и с восторгом слушала волнующие истории старой дамы.
Режиссуру Миннелли критика признала устаревшей.
Кэтлин Кэррол, вторя большинству критиков, писала: «Очень может быть, что этот до смешного неумелый, допотопный фильм лучше было бы вообще не выпускать на экраны».
Фильм снискал ничтожный успех в Америке, а в Англии и во Франции его просто никогда не показывали.
В начале мая 1976 года я целую неделю провела в Риме. А восьмого мая был день рождения Роберто. Когда подошло седьмое число, Роберто с грустью спросил:
— Как я понимаю, завтра тебе нужно уезжать?
— Да, — ответила я. — Нужно.
— Но ты же знаешь, что завтра мне исполнится семьдесят лет.
— Да, знаю. Но что из того, что я уезжаю? Мы можем сегодня вечером собраться вчетвером: Ингрид, Изабелла, ты и я. Робин в Париже, занят в театре у Ларса, так что он все равно не приедет. Отпразднуем твой юбилей сегодня.
На его лице появилось выражение легкого разочарования. Очевидно, он расстроился, решив, что все о нем забыли. Однако восьмого мая это выражение исчезло, так как все газеты поместили о нем массу статей. Все помнили, что Роберто Росселлини исполнилось семьдесят лет! Он был этим необычайно доволен.
В день его рождения в девять утра я заехала в цветочный магазин, где задала заказанный мною заранее венок. Очень трудно было разъяснить владельцу магазина, что этот венок предназначен для возложения на голову, а не на могилу. Девочки и я прибыли на квартиру Роберто. Он открыл дверь в пижаме и, увидев меня, проговорил: «А, это опять ты. Я думал, ты уже уехала».
Мы пропели традиционную песенку-поздравление и водрузили ему на голову венок. Он сел на диван, усадив дочек по правую и левую руки. (Венок он долго хранил и не выбросил даже тогда, когда тот совсем засох.)
— Ну что ж, мне пора ехать, — солгала я как можно естественнее, поскольку уже заказала ужин в его любимом ресторане. Там был отдельный зал, где я заранее попросила поставить стол в форме буквы U . Мы склеили целую скатерть из игрушечных лир и долларов и покрыли ею этот стол.