То, единое, златое, ободочек обручальный,
Знак обета нерушимый, связь души моей с мечтой,
Обещание немое, что не вечность – мгле печальной,
Я вкруг пальца обращаю путь до Неба золотой.
Я тихонько повторяю имя нежное Единой,
Той, с кем слит я до рожденья, изменить кому нельзя,
И прикованный к терзаньям, и застигнутый лавиной,
Видя тонкий светлый обруч, знаю, к выси есть стезя.
Так. Не Адом я захвачен, не отчаяньем палимый.
Капли с Неба упадают в глубь Чистилища до дна.
И, пройдя круги мучений, минув пламени и дымы,
Я приду на праздник Солнца, просветленный, как весна.
Ресницы
На глаза, утомленные зреньем, опусти затененьем ресницы.
Разве день пред дремотой не стелет над землею по небу зарю?
Разве год пред зимой не бросает по деревьям пролет огневицы?
Разве долго не кличут к раздумью – журавлей, в высоте, вереницы?
Разве совесть в свой час не приникнет с восковою свечой к алтарю?
Мы прошли тиховейные рощи. Мы прочли золотые страницы.
Мы рассыпали нитку жемчужин. Мы сорвали цветок медуницы.
Усмирись, беспокойное сердце. Я костром до утра догорю.
Костры
Вы все возникали случайными,
Кострами горели в лесу,
И мысль, расцвеченную тайнами,
О вас – через жизнь я несу.
И та ли, с глазами несмелыми,
Как пепел под тленьем огня, –
И та ли, которая белыми
Плечами пленила меня, –
И та ли, что сказкой маячащей
Мне снилась и снится теперь, –
И та ли, что осенью плачущей
В мою постучалася дверь, –
И та ли, что зыбкими взорами
Манила, шепча мне: «Не тронь!» –
И та ли, – их много, – с которыми
Я мысль опрокинул в огонь, –
В плавильне единою лавою
Сверкают и злато и медь, –
Единственной славны мы славою,
Уменьем гореть и сгореть.
Любовь
Любовь. Любовь. А что она такое?
Мы говорим «Люблю», не понимая,
Не зная, не предчувствуя, какая
Влечет нас властно воля в мировое
Жерло.
Быть может, там мы золотые слитки
Найдем себе, алмазы ожерелью,
Быть может, взяты огненной метелью,
Мы встретим чудищ, странных змей в избытке,
Лишь зло?
Но мы идем, и никакая сила
Не явится препятствием хотенью,
Дойдем к мечте хоть сонной грезой, тенью,
И разве Смерть когда остановила
Мой взлет?
Я умирал. Не раз. Давно. Когда-то.
Я вновь живу. Хочу. Исполнен рденья.
Нет меры, нет преграды для хотенья,
И снова звуком кровь моя богата,
Поет.
Полдень
Высокий полдень. Небо голубое.
Лик ястреба, застывшего вверху.
Вода ручья в журчащем перебое,
Как бисер, нижет звонкий стих к стиху.
Среди листвы умолк малейший шепот.
Мир солнечный, а будто неживой.
Лишь издали я слышу спешный топот,
Куда-то мчится вестник верховой.
Откуда весть? Из памяти давнишней?
Быть может, час – обратный начал ток?
Я сплю. Я мертв. Я в этой жизни лишний.
В гробу сплетаю четки мерных строк.
Но, если я навек живыми, ныне,
На дальней грани жизни позабыт,
Ко мне стремится тень былой святыни,
И ближе, ближе звонкий стук копыт.
Богомолка
К нам приходила богомолка,
Чтоб ночевать и снова в путь,
Как будто маленькая пчелка
К нам залетала отдохнуть.
Она была совсем юница,
Земных узнала мало дней,
Но роковая огневица
Вонзила жало в сердце ей.
Но, сердцем воспринявши жало
И в черный кутаясь платок,
В свой юный дух она впускала
Лишь светлый дум и чувств поток.
Весь лик ее был лик счастливый,
Улыбка добрая была,
Как от цветка пасхальной ивы
К нам прилетевшая пчела.
Всем в доме было так привольно
Смотреть на милое лицо.
И вот, простившись, богомольно,
Она ступила на крыльцо.
Она, ища свой звонкий улей,
Исчезла в солнечных лучах.
А в пламенеющем июле
Гроза сгущалась в небесах.