Его жена была как бы совсем иной породы. Она была моложе его, хотя казалась старше. Брюнетка с золотыми бликами в волосах, она постоянно носила кораллового цвета шорты и светло-зеленую блузку. Кожа у нее была медного оттенка и, не знаю почему, мне пришло в голову, что в жилах ее течет индейская кровь. Она без конца курила, а при ходьбе двигала плечами наподобие атлета, собирающегося с силами перед прыжком.
В конце концов, они заметили мои маневры. Будь на их месте французы, они, я уверена, сразу же забили бы тревогу. Они бы задались вопросом: чего я хочу и почему прогуливаюсь перед их домом начиная с шести вечера. Но Рулендов, казалось, это, скорее, забавляло. Они начали мне улыбаться, и однажды вечером Руленд, выпив несколько бокалов виски, крикнул мне «Хелло!» и рукой изобразил шагающего человечка. Мое сердце залило горячей волной.
Объяснить на словах, как пришла мне в голову эта мысль, невозможно. Разве легко представить себе, что такое мысль. Она похожа на солнечный зайчик, который слепит вас, а вы и не догадываетесь, откуда он взялся.
Однажды вечером, вернувшись в дом Артура, я поняла, что если где и есть солнце, то только у Рулендов.
Я говорила вам, что их жилище представлялось мне каким-то островом? Да, островом, подобным тем, что изображались на рекламах агентств морских путешествий — с цветами, беззаботной жизнью и прохладительными напитками под рукой. Жизнью на качелях.
В тот памятный вечер Артур здорово набрался. Он всегда напивается либо вином, либо ромом. От вина он веселеет, от рома становится агрессивным. На этот раз он ополовинил «Негриту», и по его глазам было видно, что он решил не щадить никого.
— Ты опять где-то таскалась! — сразу приступил он к делу…
Он стоял рядом с телевизором. Никогда я не видела ничего более унылого, чем этот ящик в полупустой комнате с тремя глупыми, стоящими перед ним в ряд, стульями. Передачи еще не начались, но Артур не замечал молочно-белого, странно мигающего экрана.
— Я пришла с завода, — ответила я, снимая обувь.
— И какой такой дорогой ты идешь с завода? Выбираешь самый длинный путь?
— Я выбираю путь, какой мне нравится!
Вот уже много лет, как Артур не дотрагивался до меня. Надо признать, что он не из тех, кто раздает подзатыльники. Но в этот вечер его повело. Мама, возвратившаяся от бакалейщика, услышала затрещину с порога кухни. Она прибежала и увидела на моей физиономии следы пятерни своего сожителя. Я была оглушена и плакала, не замечая собственных слез.
— Что она натворила?
Я еще не рассказывала вам о маме. Мне немного неловко это делать. Дело в том, что у мамы заячья губа. Вот это обстоятельство да еще я в придачу испортили ей жизнь. Думаю, именно из-за этой уродливой губы мой отец, тот итальянец с танцев, больше не появился после их огородных утех. Если бы в свое время губу перешили как надо, мамина жизнь сложилась бы иначе. Она без сомнения нашла бы кого-нибудь получше Артура, так как с остальным у нее все в порядке: невысокая, но отлично сложенная, с аппетитными формами, доставляющими мужчинам одно удовольствие.
Пощечина причинила боль не столько мне, сколько самому Артуру. С идиотским видом он стоял перед голым экраном телевизора, свесив вдоль тела руку со вздрагивающими пальцами.
— Она ответила мне так нагло, эта бесстыдница! — тем не менее произнес он, спасая свое достоинство.
Потом добавил:
— Она слишком много читает, от этого у нее и завихрения!
Мое чтение — любимый конек Артура. Он не может взять в толк, что издают не только «Юманите». Однажды, насосавшись рома, он изорвал две мои книги из муниципальной библиотеки, что повлекло неприятные последствия, так как именно эти два тома были целиком распроданы издателем. С тех пор я покупаю книги по случаю и, прочтя, продаю букинистам, когда езжу в Париж.
Мама вздохнула, а я, снова обувшись, вышла на улицу. Поистине в атмосфере нашего дома, как, впрочем, и всего нашего квартала, можно было задохнуться. Стоял серенький вечер. Ветер доносил запахи, не похожие на запахи человеческого жилья, — к зловонию капусты примешивались ароматы с химического завода. Кроме высоких заводских труб горизонт был усеян стройками в лесах.
Эти поднимавшиеся белые дома пугали меня. Я с опаской взирала на растущий как на дрожжах город, где поселятся пришлые люди, лишат Леопольдвиль того кусочка живой души, что еще сохранялась в нем, и он станет еще более неуютным.