– Так что там с этой витриной? – спросил Ортвин, озвучивая всеобщий интерес.
– Давняя история, – нахмурившись, сказал Гюнтер, – мой отец, был потомственным стекольщиком, выдувал разные изделия вазы и графины. И даже в кризисные времена, ему удавалось не лишиться всего, но однажды появился этот магазин, – он запнулся, словно не желая дальше рассказывать.
– И что потом? – спросил Фриц.
– Типичная история! Тот магазин, – он указал пальцем на оставшийся позади прилавок, – открыл еврей. Он не был стекольным мастером, но продавал стекло и изделия из него. Где-то скупал дешевле и продавал всю эту дрянь так, что у моего отца клиентов становилось всё меньше. Тогда и я узнал, что такое мечтать пусть даже о корке хлеба лишь бы заглушить это сосущие чувство в желудке. Но голод был ничтожен по сравнению с тем, что я увидел, едва мне исполнилось шесть лет. То место, – он снова указал большим пальцем на разбитую витрину, почти исчезнувшую из поля зрения, – то место я мечтал разрушить большую часть жизни, – теперь даже Мартин замедлил ход, прислушиваясь. – Уже после разорения, мы гуляли с отцом и, проходя мимо этой лавки, он схватил камень и швырнул в витрину, но она не дала даже трещины. Он поднял камень и попытался еще, тот же результат. Поганый жид вышел из своего гадюшника и, улыбаясь, постучал по стеклу – Бельгийское, трехслойное, – сказал он гордо ухмыляясь. Тогда ноги отца подкосились. Он упал на колени и зарыдал. Через два дня он повесился в своей мастерской, – подвел итог Гюнтер и только шум погромов не дал гнетущему молчанию подчеркнуть трагичность истории. Они вновь ускорили шаг, и Мартин воскликнул – «Пришли!»
Возле высокого старинного здания толпились другие отряды гитлерюгенда, а у входа стояли, рыча двигателями несколько грузовых машин.
– Где мы?
– Да, где? – дублируя друг друга, спросили Фриц и Ганс.
– Религиозная школа, – прошептал Йозеф.
– Верно. Еврейская религиозная школа, – уточнил Мартин. Приближаясь, они сливались с остальными, ждущими отмашки бойцами пока полностью не растворились в толпе.
– Заперто! – кричали где-то у входа.
– Значит ломай!
Тяжелые, старинные ворота, неохотно поддавались на уговоры кувалдой и топорами, но это был лишь вопрос времени. Осада могла завершиться, очень скоро перейдя в наступление. Парень, со шрамом на лбу и редкими юношескими усами взобрался на крышу грузовика и сделал объявление:
– Берите их себе по размеру! Юнгфольк в корпус начальных классов, гитлерюгенд в старшие! Жидёнков хватит на всех! – толпа одобрительно заликовала, – и тащите всех по грузовикам, мы приготовили для них путешествие! – по рядам пробежала волна восторга.
– А Эб пойдет хватать учителей и всех взрослых! – гордо сказал Ортвин и привстал на носочки что бы похлопать по плечу брата.
– Он же сказал, берите себе по размеру, так что Эбу придется таскать сразу по трое взрослых! – сказал Мартин и все, ухмыльнувшись, закивали, все кроме Эба.
Йозеф смеялся вместе со всеми. Но когда он собрался с мыслями, своими собственными, а не с царившим коллективным разумом, что на миг овладел им, он вспомнил Киппа, Дирка и Вигга. Никого из них он не видел на погромах.
Осенняя ночь осветилась холодной луной и горящими еврейскими кварталами. Раздался крик, когда наконец дверь в религиозную школу слетела с петель под натиском незваных гостей. С глухим ударом преграда рухнула, освободив путь к наступлению. Из окна первого этажа выпрыгнул молодой раввин, надеясь незаметно улизнуть, но здание уже было окружено. Едва его ноги коснулись земли, как тяжелый удар в челюсть навсегда изменил почти идеальный прикус раввина и белые зубы посыпались на лужайку. Ухватив за бороду, его поволокли навстречу неизвестности.
Коричневая масса гитлерюгенда, просачивалась в узкую дверь, сметая с пути преграды. Классы оказались пусты, но погром был неизбежен – шкафы валились на пол, стекла окон звеня, осыпались под ударом летящих стульев, а на доске особо творческие личности писали непристойности. Книги летали из угла в угол – рваные, растрепанные не в состоянии больше учить и наставлять. Вместе с ненавистной религиозной литературой под удар попали и нейтральные учебники математики, немецкого языка, физики, точно такие же по которым учились (или только еще учатся) и все эти мальчишки в коричневых рубашках. Портреты со стен срывали и топтали ботинками, оставляя грязный узор на семитских лицах и в суматохе, под удар попадали, и портреты выдающихся немцев невозмутимо смотрящих на запал страсти патриотов Германии.
Йозеф держался поближе к отряду Мартина и в этом бардаке эти ребята казались надежнее остальных. Они не громили классы в слепой ярости, а следовали за своим командиром и потому Йозеф был искренне удивлен, как и когда его брат, такой нервный и неуклюжий завоевал уважение. Йозеф не знал, какой механизм щелкнул в голове брата, изменив его.