— Ты небось учинитель?
— Небось, — соглашается. — А что это?
— Который учиняет невесть чего. Невесть для кого. Тоже спою для тебя, так уж и быть. Наше, деповское.
Ставит обезьянку в первую балетную позицию, притоптывает тряпичной ногой, прошитой суровой ниткой, выкрикивает пронзительно, словно на вечорке под гармонь:
— Бабка Маланья, чтоб ты сдохла! Лишь бы сердечко по тебе не сохло…
Финкель в восхищении:
— Бабуля, ты — Арина Соломоновна! Речь у тебя замечательная. Слова редкостные.
Отвечает:
— Оплошал, батюшка. Не Арина Соломоновна, а Рахиль Абрамовна. Поживи с мое при рельсах, на Сортировочной, посреди слесарей, кочегаров, сцепщиков вагонов, и ты наберешься. Хочешь, ругнусь в три коленца?
— Не надо.
— Не надо — не будем. Закрой поддувало, не сифонь!
Говорит на прощание:
— Зяма мой покойный был, между прочим, машинистом паровоза, один Зяма на всё депо. «Красную стрелу» ему не доверяли: это была его мечта — «Красная стрела». Водил почтовые со всеми остановками, по боковой ветке, через Дмитров-Калязин; паровоз исходил маслами, вагоны пучило от узлов-баулов, лязгало-дребезжало от Москвы до Питера. На первый путь его не подавали; другим доставался первый путь на вокзалах. Возвращался домой чумазый, замызганный: не отмыть, не отстирать; по ночам гудел во сне, детей пугал, сам обмирал под одеялом. «Аварии, — шептал, — снятся. Со многими жертвами…»
И пошагала — тряпичная обезьянка под мышкой.
— Бабуля, ты куда?
— Куда, куда… На прежнее место. «Я тучка, тучка, тучка, а вовсе не медведь…»
— Не угомонилась еще?
Взглядывает хитровато:
— Прокукуем столько, сколько отпущено. Большего не дадут, меньшего сами не попросим.
— Будь здорова, бабуля.
Останавливается:
— И всё?.. Иного не пожелаете? Ни удовольствий, ни приятных неожиданностей? Имейте в виду: чего не скажешь, того не будет.
— Такая на нас ответственность?
— Вы что думали?.. Мне многое полагается. С той бочки из-под капусты.
— Какая бочка, бабуля?
— Известно какая. Кому путь полотном под ноги: петелька к пуговке, кому ухабами: с петельки на пуговку…
И нет ее.
Финкель — задумчиво:
— Удивительно. Очень даже…
Девочка Ая:
— Я тоже тучка. А вовсе не медведь.
Ото-то — в вечной своей озабоченности:
— И я тучи-ка. Могу спеть не хуже. На мороженое заработаю.
Еще с улицы слышны крики.
В подъезде суматошатся доктор и фрау Горлонос, растерянные и взволнованные. К ним привезли внука на пару часов, коляску оставили возле почтовых ящиков, но вот же, вот, «Ой-вай-вой!..»: в коляске, на голубом матрасике, разлеглась кошка рыжее рыжего, бока опали, как не были, а возле нее копошатся слепые попискивающие комочки, которыми она разрешилась. Горбит спину, шипит на всех — не подступиться.
— Де-душ-ка… — У Аи воздуха не хватает от волнения. — Возьмем?
— Возьмем. — Вежливо просит: — Уважаемый сосед, господин доктор ухо-горло-нос! Позвольте одолжить коляску на пару минут, отвезти ее содержимое в нашу квартиру.
Доктор Горлонос изумлен:
— Вы хотите взять это? Это?.. Но зачем?
Фрау Горлонос оказывается сообразительнее своего супруга. Выпевает, исполненная истомы:
— Берите уже. Только верните поскорее.
Вкатывают коляску в квартиру, выкладывают на пол старое одеяло, которое не успели выбросить, но кошка не подпускает, она никого не подпускает, ощерив остроту зубов и когтей. Известно из многих наблюдений: собака принимает безоглядно чью-то заботу, кошка с недоверием. Кошка должна убедиться сначала, что заботятся о ней с корыстной целью, для личной выгоды, иначе забота настораживает, заставляет выискивать скрытые поползновения, от которых не жди добра, — человека это тоже касается.
— Я… — решается Ая. — Я попробую.
Наклоняется над коляской, убеждает шепотом:
— Пока котята не подросли, тебе нужна тишина, тепло, хорошая еда. Соглашайся, глупенькая.
И кошка соглашается, доверившись ребенку, который не способен еще притворяться. Располагается на одеяле, рыжие комочки тычутся ей в живот; Бублик разглядывает пришельцев, опасаясь приблизиться, Ломтик от волнения брызгает малой струйкой: не выгонят ли его на улицу, обменяв на пришельцев?..
Бегут в магазин, покупают непромокаемые штанишки для младенцев, натягивают на Ломтика, высунув наружу хвостик через проделанный надрез, — можно теперь не смущаться, брызгать в свое удовольствие.
— Ковчег, — определяет Финкель. — Квартира обращается в ковчег. Ох и достанется нам, когда мама вернется!..