Я слегка улыбаюсь, читая его сообщение. Он должно быть это видит, потому что решает не дожидаться, когда я подниму взгляд на него и отвечу. Он просто бросается ко мне, поднимает мое лицо и крепко прижимается губами к моим. Он целует меня так, словно изголодался по мне. Как же я люблю подобные поцелуи от него. Отчаянные и по большей части самозабвенные с его стороны, но его напористость в конечном итоге вынуждает меня отступать. Он продолжает целовать меня, пока я не упираюсь спиной в стену гостиной. Но как бы яростно это ни было, это отнюдь не чувственные поцелуи. Ему это просто необходимо. Потребность чувствовать меня и знать, что я не расстроена. Потребность в утешении. Потребность в прощении.
После доброй минуты поцелуев, он прижимается своим лбом к моему. Тем не менее, даже после того, как я позволила ему целовать меня, он кажется расстроенным. Я подношу руку к его щеке и провожу по ней большим пальцем, заставляя его посмотреть мне в глаза.
– Ты в порядке?
Он вдыхает, а затем медленно выдыхает. Он неубедительно кивает и притягивает меня к себе. Я едва успеваю обхватить его руками, когда он наклоняется, кладет руку мне под колени и поднимает меня. Он несет меня в спальню и опускает на кровать.
То, что все еще беспокоит его, может подождать, потому что его губы снова на моих. Но на этот раз, целуя меня, он не нуждается в утешении. Оно нужно мне. Он стягивает через голову свою футболку, встает и снимает с меня пижамные штаны. Затем он снова оказывается надо мной, его язык в моем рту, его рука скользит вверх по моему бедру, поднимая мою ногу.
Я хочу его слышать. С того момента, как прошлым вечером я описала, какими сексуальными бывают звуки, издаваемые им, я жажду их всех. Я расстегиваю молнию на его джинсах и просовываю руку внутрь, вытаскивая его и направляя внутрь себя.
Его губы прижимаются к моей шее, когда я слышу его стон. Он с шумом поднимается по его груди, когда Ридж продвигается в меня, он тихо вдыхает, когда выходит. Он ритмично повторяет движения, а я закрываю глаза. Все время, пока он занимается со мной любовью, я молчу и слушаю чувственные звуки Риджа.
Глава 16
Ридж
Есть три вещи, которые настолько прекрасно звучат, что о них написано бесчисленное множество стихов.
Океаны, водопады и дождь.
Я был на океане всего раз. «Звуки кедра» давали концерт в Галвестоне пару лет назад, и я присоединился к ним во время гастролей. На утро после концерта я отправился на пляж. Я снял ботинки, сел на песок и стал смотреть, как встает солнце.
Я помню, как чувство росло во мне, когда я смотрел на него. Как будто все негативные эмоции, которые я когда-либо испытывал, испарялись с каждым новым лучом солнца, просачивающимся из-за горизонта.
Это было чувство полного и абсолютного изумления, подобного которому я никогда ничего не испытывал. И пока я сидел там, то понял, что испытываю благоговейный трепет перед тем, что происходит каждый божий день с самого первого восхода солнца. И я подумал: «Как может что-то быть таким великолепным, если это отнюдь не редкостное явление?»
Солнце — его восход и закат – это наиболее стабильное, неизменное, постоянно повторяющееся естественное явление, известное человечеству. И все же это одна из немногих вещей, которая сохраняет универсальную способность лишать человека дара речи.
В тот момент, когда я сидел один на пляже, зарывшись пальцами ног в песок, обхватив руками колени... я впервые задумался, издает ли восход солнца какой-нибудь звук. Я был почти уверен, что нет, если бы это было не так, то я прочитал бы об этом. И я был уверен, что в звуках восходящего солнца было бы больше поэзии, чем в океанах, водопадах или дожде.
А потом я задумался, каково это – чувствовать тот же самый восход солнца для тех, кто слышит шум океана, когда солнце вырывается из-за горизонта. Если беззвучный восход солнца может так много значить для меня, то что он должен значить для тех, кто наблюдает за ним, когда он сопровождается шумом воды?
Я закричал.
Я кричал, потому что… был глухой.
В тот момент — один из немногих — я чувствовал обиду на себя, существенно ограниченного в жизни. И то был первый и единственный раз, когда я плакал по этому поводу. Я до сих пор помню свои чувства в тот день. Я был зол. Мне было горько. Я расстроился тем, что был проклят этим недостатком, который мешал мне во многих отношениях, хотя большую часть жизни я даже не замечал этого.
Тот момент того дня выпотрошил меня. Я хотел ощутить полную картину восхода солнца. Мне хотелось вобрать в себя каждый крик чаек, пролетающих над головой. Я хотел, чтобы звук волн достиг моих ушей и стекал по груди, пока я не почувствую, как они плещутся в моем животе.
Я рыдал, потому что мне было жалко себя. Как только солнце взошло полностью, я встал и пошел прочь с пляжа, но от этого чувства я не мог уйти. Горечь преследовала меня весь день.
С тех пор я больше не был на океане.
Находясь здесь, прижав руки к кафелю душа, пока брызги воды бьют мне в лицо, я не могу не думать об этом чувстве. И том, как до того момента я никогда по-настоящему не понимал, что Мэгги, вероятно, чувствует каждый день. Горечь и обида, что ей в жизни выпала такая доля, которую она должна принять с честью и достоинством.
Кому-то со стороны легко смотреть и судить, что Мэгги ведет себя как эгоистка. Что она не думает ни о чьих чувствах, кроме своих собственных. Даже я часто так думаю. Но только в тот день на пляже два года назад я по-настоящему понял ее всеми фибрами своей души.
Моя глухота ограничивает меня незначительно. Ведь я могу делать все, что угодно на свете, кроме того, чтобы слышать.
Но Мэгги ограничена во многих отношениях. Таких, которые я даже не способен понять. Мой единственный горький день на пляже в одиночестве, когда я по-настоящему ощутил тяжесть своей инвалидности – это, вероятно, то, что Мэгги чувствует каждый день. Однако те, кто не знает о ее болезни, скорее всего, посмотрят на ее поведение и скажут, что она неблагодарная. Эгоистичная. Даже подлая.
И будут правы. К ней применимы все эти слова. Но разница между ней и осуждающими ее людьми, которые не были в шкуре Мэгги, заключается в том, что она имеет полное право соответствовать всем этим словам.
С того самого дня, как я ее встретил, она казалась абсолютно независимой. Она ненавидит чувствовать, что мешает жить тем, кто ее окружает. Она мечтает путешествовать по миру, рисковать, делать все то, что, по мнению ее болезни, она не может делать. Она хочет чувствовать нагрузку колледжа и карьеры. Она хочет наслаждаться независимостью, которой, по мнению всего мира, она не заслуживает. Она хочет освободиться от цепей, которые напоминают ей о ее болезни.
И каждый раз, когда я хочу отругать ее или указать на все, что она делает не так, и на то, как она мешает своему долголетию, мне нужно только вспомнить тот момент на пляже. В тот момент, когда я сделал бы все, что угодно, чтобы услышать все, что я чувствую.
Я бы отдал годы своего существования за одну минуту нормальной жизни.
Именно это и делает Мэгги. Ей просто нужна минута нормальной жизни. Она получает эти моменты нормальной жизни единственным доступным ей способом, когда игнорирует тяжесть своей реальности.
Если бы я мог перемотать время назад и начать вчерашний день заново, я бы многое сделал по-другому. Я бы взял Сидни в эту поездку. Я бы не позволил Мэгги сбежать из больницы. И я бы сел рядом с ней и объяснил, что хочу ей помочь. Я хочу быть рядом с ней. Но я не смогу быть рядом с ней, когда она сама отказывается быть рядом.
Вместо этого я позволил каждой сдерживаемой негативной мысли, которую я никогда не высказывал, выплеснуться сразу. Это было правдой, да, но слишком горькой. Есть способы и получше поделиться своей правдой, чем навязывать ее так усердно, что она причиняет страдания.
Чувства Мэгги были задеты. Ее гордость была уязвлена. И хотя мне легко говорить, что ее действия оправдали мою реакцию, это не значит, что я не сожалею об этой реакции.