– Не очень часто. Есть несколько отелей в городе, которые я часто посещаю, но стараюсь время от времени менять их. Не хочу, чтобы портье что-то заподозрил.
Я смеюсь, допивая остатки апельсинового сока.
– Ридж никогда на такое не подписывался. Ты же знаешь, он всегда старается поступать правильно. Правда, Мэгги несколько раз ходила со мной. Ей нравились острые ощущения от того, что ее могут поймать. Именно поэтому я называю это «Завтрак на скорую руку». Однажды нам пришлось сделать перерыв, потому что служащий отеля ходил вокруг столов, записывая номера комнат и сверяя их с фамилиями.
Я опускаю глаза, когда он произносит имя Мэгги, не желая слышать, как крепко он с ней дружит. Не то чтобы меня волновало, дружат ли Уоррен и Мэгги. Я просто не хочу об этом слышать. Особенно в такую рань.
Заметив мою реакцию, он наклоняется вперед и складывает руки на столе. А затем задумчиво наклоняет голову.
– Наша дружба с ней действительно беспокоит тебя, да?
Я отрицательно качаю головой.
– Не так сильно, как ты, наверное, думаешь. Что меня беспокоит, так это то, как сильно Ридж напрягается по этому поводу.
– Да, но представь, как сильно Мэгги переживает из-за этого.
Я закатываю глаза. Я знаю, как сильно Мэгги, вероятно, переживает из-за этого. Но если она нервничает больше, чем я, это не значит, что мне нельзя нервничать.
– Я уже сказала Риджу, что мне нужно немного времени, чтобы привыкнуть к этому.
Уоррен тихонько смеется.
– Ну так поторопись и привыкай к этому, потому что я уже говорил тебе однажды, что он никогда ее не оставит.
Я очень хорошо помню ту ночь. Мне не нужно, чтобы Уоррен снова напоминал об этом. Тогда мы с Риджем обнимались в коридоре. Уоррен вошел в квартиру, и ему не понравилось то, что он увидел, потому что Ридж в это время встречался с Мэгги. Ридж не видел, что Уоррен вернулся домой. Но, прежде чем Уоррен пошел в свою комнату, он убедился, что я знаю, что он думает о нашей сложной ситуации: «Я собираюсь сказать это только один раз, и мне нужно, чтобы ты меня услышала. Он никогда не оставит ее, Сидни».
Я откидываюсь на спинку стула, обороняясь, как всегда, когда Уоррен говорит о Ридже и наших отношениях. Кажется, он всегда заходит слишком далеко, хотя я чувствую, что была более чем уступчива и понимающая, когда речь заходила о дружбе Риджа с Мэгги.
– Ты действительно так сказал, – соглашаюсь я. – Но ты ошибся, потому что на самом деле они расстались.
Уоррен встает и начинает собирать мусор со стола. Он пожимает плечами.
– Конечно, они расстались. Я же не говорил тебе, что они никогда не расстанутся. Я говорил тебе, что он никогда ее не бросит. Поэтому, может быть вместо того, чтобы пытаться убедить себя, будто тебе просто нужно время привыкнуть к мысли о том, что она всегда будет частью его жизни, ты должна напомнить себе, что ты знала об этом. Задолго до того, как согласилась начать с ним отношения.
Я ошеломленно смотрю на него, пока он относит остатки завтрака к ведру для отходов. Он возвращается к столу и занимает свое место. Я забываю, каким редким кретином он может быть по отношению к нам. Я снова вспоминаю его слова, только на этот раз они означают совсем другое.
«Он никогда не оставит ее, Сидни».
Все это время я думала, что Уоррен говорил, что Ридж никогда не расстанется с ней. Когда все это время Уоррен просто имел в виду, что Мэгги всегда будет частью жизни Риджа.
– Знаешь, что может немного облегчить всю эту ситуацию? – спрашивает Уоррен.
Я качаю головой, больше ни в чем не уверенная.
Он многозначительно смотрит на меня.
– Ты.
Что?
– Я? Как я могу облегчить? Если ты не заметил, я очень старалась проявлять терпение как у гребаного святого.
Он кивает в знак согласия.
– Я говорю не о твоем терпении, – отвечает он, наклоняясь вперед. – Ты была терпеливой. Но ты не была извиняющейся. Есть девушка, которую ты серьезно обидела, и она играет огромную роль в жизни Риджа. И хотя она утверждает, что не винит тебя, ты, вероятно, все же должна извиниться перед ней. Извинения не должны происходить из-за реакции человека, который был обижен. Извинения должны происходить из-за неправильного поступка.
Он хлопает ладонями по столу, как будто разговор окончен, и встает, хватая поднос с едой, который приготовил для Риджа и Бриджит.
Меня выворачивает наизнанку при мысли о том, что после всего случившегося я окажусь лицом к лицу с Мэгги. И хотя я не беру на себя никакой ответственности за все обиды, которые она и Ридж накапливали друг к другу на протяжении многих лет, я беру на себя ответственность за то, что я была Тори в течение знойной минуты и ни разу не потянулась к ней, чтобы извиниться.
– Пошли, – говорит Уоррен, вытаскивая меня из ступора. – В жизни есть вещи и похуже, чем иметь бойфренда с сердцем размером со слона.
···
По дороге домой я абсолютно молчу. Уоррен даже не пытается меня разговорить. Когда мы возвращаемся в квартиру Риджа, он все еще спит. Я пишу ему записку и оставляю ее рядом с ним на кровати.
«Не хотела будить тебя, потому что ты заслужил того, чтобы поспать. У меня сегодня много домашней работы, так что, может быть, я смогу приехать завтра вечером после работы.
Я люблю тебя.
Сидни».
Мне стыдно лгать ему, потому что я не поеду домой делать уроки. Я еду домой переодеться.
Эта поездка в Сан-Антонио назрела давно.
Глава 18
Мэгги
Моя мать была драматичной женщиной. Все вращалось вокруг нее, даже когда речь шла не о ней. Она принадлежала к тому типу людей, которые, когда кто-то рядом с ней испытывал что-то плохое в своей жизни, каким-то образом связывали это со своей собственной жизнью, так что трагедия этих людей могла быть и ее трагедией тоже. Представьте, каково ей было иметь дочь с муковисцидозом. Это был ее звездный час: впитать сочувствие, заставить всех проявить жалость к ней и к тому, каким оказался ее ребенок. Моя болезнь стала большей проблемой для нее, чем для меня.
Но это продолжалось недолго, потому что она временно устроилась в компанию в Париже во Франции, когда мне было три года. Она оставила меня с бабушкой и дедушкой, потому что там было «слишком холодно» для меня, и было бы «слишком трудно» учиться ориентироваться в новой стране с больным ребенком, как с хомутом на шее. Отца никогда не было в моей жизни, так что это был не вариант. Но мама всегда обещала, что когда-нибудь заберет меня к себе в Париж.
Бабушка и дедушка родили мою мать в очень позднем возрасте, а у своей матери я появилась на свет, когда ей было около тридцати лет. Дело шло к тому, что мои бабушка и дедушка едва ли могли позаботиться о себе, не говоря уже о ребенке. Но временный переезд моей матери стал постоянным, и каждый год, когда она приезжала домой навестить меня, то обещала, что заберёт меня с собой, когда придет время. Но ее рождественские визиты всегда заканчивались тем, что под Новый год она уезжала в Париж без меня.
Может быть, она и собиралась взять меня с собой, но, проведя со мной две недели на Рождество у моих бабушки и дедушки, она вспоминала, какую огромную тягость я привношу в ее жизнь. Раньше я думала, что это из-за того, что она меня не любит, но в тот год, когда мне исполнилось девять, я поняла, что моя болезнь – вот то, что она во мне не любит. Не меня саму.
Мне пришла в голову мысль: если только я сумею убедить ее, что могу сама о себе позаботиться и что мне не нужна ее помощь, то она возьмет меня с собой, и мы наконец-то будем вместе. В течение нескольких недель, предшествовавших Рождеству, когда мне исполнилось девять лет, я была крайне осмотрительна. Я принимала все витамины, которые смогла раздобыть, чтобы не простудиться и не заразится от одноклассников. Я пользовалась своим жилетом в два раза чаще, чем требовалось. Я старалась спать по восемь часов каждую ночь. И хотя в ту зиму в Остине выпал впервые за многие годы снег, я отказалась выходить на улицу, чтобы порезвится, потому что боялась простудиться и оказаться в больнице во время визита матери.