Из-за ее иллюзии контроля чертовски трудно держать язык за зубами.
Я врываюсь в ее пространство, подходя к ней вплотную.
— Еще одна угроза и в конечном итоге пожалеете.
— Отойдите назад.
Склоняясь, я шепчу ей на ухо.
— У каждого есть свои секреты.
— У меня не...
— Мистер Ривард согревает еще чью-то постель?
Это всего лишь предположение, но незначительная дрожь в ее руке говорит о том, что я на верном пути.
У нее раздуваются ноздри от ярости.
— Это возмутительно.
— Что насчет вашего безупречного сына? Что он натворил такого, чтобы поставить вас в такое шаткое положение?
— Он не сделал ничего плохого!
Меня бы не было здесь, не окажись это правдой.
— Вы дрожите, Беверли.
— Разговор окончен. — Глядя на дверь, она обходит меня и направляется к ней быстрой походкой.
Она пошатывается, бумаги вываливаются из рук, и женщина опускается передо мной на колени. Идеально.
Беверли бросает на меня испуганный взгляд, и когда до нее доходит, что я не попытался ей помочь, ее лицо заливается краской смущения.
Уставившись взглядом в пол, резкими движениями она собирает свои вещи.
— Нанимать вас было ошибкой.
Наступаю на лист бумаги, к которой тянется ее рука, и не отвожу взгляда от ее головы.
— Тогда увольте меня.
— Я ... — Она пялится на змеиную кожу моих ботинок Doc Martens, ее голос тихий и удрученный. — Просто используйте свои связи.
Связи для того, чтобы помочь ее сыну незаслуженно поступить в Леопольд — высшее музыкальный заведение страны. Вот в чем состоит сделка.
Она дала мне работу, когда никто другой бы не осмелился, и я выполню свою часть сделки. Но не буду прогибаться или падать перед ней на колени, как это делают ее подчиненные. Она понятия не имеет, с кем связалась. Но она узнает.
Я перемещаю бумагу поближе к ее пальцам, придерживая ботинком.
— Я думаю, что наши условия очевидны, — приподнимаю ногу, позволяя ей вырвать лист, — а также наши позиции в этом соглашении.
Она напрягается всем телом, опуская голову ниже.
Унижение окончено.
Я поворачиваюсь и выхожу из библиотеки.
Глава 3
АЙВОРИ
— Я слышала, что она запихивает всякую ерунду в свой лифчик.
— Ну и шлюха.
— Разве не эти же самые туфли она носила в прошлом году?
По всему переполненному коридору проносится шепот, обсуждение темы, как правильно ухаживать за своими руками все-таки доходит до моих ушей. Неужели, спустя три года, эти девушки так и не придумали что-то более существенное?
Когда прохожу мимо и слышу шепотки о названиях брендов, коллекциях «Айфонов» и картах «Американ Экспресс», я уверенно улыбаюсь, напоминая себе о том, что, несмотря на то, что мы разные, я заслуживаю право находиться здесь.
— Интересно, из чьей постели она выползла этим утром.
— Действительно, я даже отсюда чувствую ее вонь.
Мне плевать на их комментарии. Это просто слова. Пустые, глупые, лишенные смысла слова.
Кого я дурачу? Некоторые из этих замечаний достаточно правдивы, и я задыхаюсь, когда слышу их обсуждения. Но я уяснила, что мои слезы только подбадривают их.
— Прескотт сказал, что ему пришлось принять душ три раза после ее трущоб.
Я останавливаюсь в центре коридора. Люди расступаются вокруг меня, когда я глубоко вдыхаю и возвращаюсь обратно к толпе девушек.
Несколько девушек разбегаются, когда замечают, что я иду к ним. Энн и Хизер остаются на месте, наблюдая за тем, как я приближаюсь, с тем же нездоровым любопытством, как и туристы за моими соседями. Они не моргают, стоят ровно, не двигая своими ногами танцовщиц под юбками до колен.
— Эй. — Я опираюсь на шкафчики рядом с ними, улыбаясь, пока они обмениваются взглядами. — Я кое-что скажу вам, но вы должны держать это при себе.
Они прищуриваются, но интерес в их глазах определенно есть. Они обожают сплетни.
— Правда в том, что ...— Я указываю на свою грудь. — Терпеть не могу их. Так трудно подобрать под них подходящие рубашки, — не говоря уже о том, чтобы их себе позволить, — и когда я застегиваю, взгляните на это. — Я тычу пальцем на булавку. — Отлетают пуговицы. — Я пробегаюсь взглядом по плоской груди девушек и, когда ощущаю щепотку зависти к их не таким выдающимся формам, стараюсь скрыть это за саркастическим тоном. — Должно быть, так здорово не беспокоиться об этом.
Энн, высокая девушка, выдает возмущенное фырканье. Худая, изящная и уверенная в себе, самая лучшая танцовщица в Ле Мойн. Она также пугающе красива, с оценивающим взглядом, полными губами и темно-коричневым оттенком кожи.
Если бы в Ле Мойн официальными считались танцы, она была бы королевой выпускного бала. И почему-то она всегда ненавидела меня. И даже никогда не давала шанса, чтобы это казалось чем-то другим.
А вот и ее подпевала. Я уверена, что это Хизер прокомментировала мою обувь, но она более трусливая, чем ее подруга, слишком слабая, чтобы сказать высказать все в лицо.
Я поднимаю ногу, поворачивая ее таким образом, чтобы они увидели дырку на пластиковой подошве.
— Я носила их в прошлом году. И в позапрошлом. И в позапозапрошлом. На самом деле, это единственная обувь, которую вы могли на мне видеть.
Хизер перебирает пальцами свою темную косу и, хмурясь, смотрит на мои потрепанные балетки.
— Какой размер обуви ты носишь? Я могу дать тебе...
— Я не хочу брать твои обноски.
Но я хочу, однако ни за что не признаюсь в этом. Так трудно постоять за себя в залах этого заведения. Я уверена, что, черт возьми, не собираюсь делать этого в одолженной обуви.
С самого первого дня сталкиваюсь с их колкостями, прямотой и честностью. Это то, что сделал бы папочка. И все же мы здесь, новый учебный год, а они уже насмехаются надо мной, выплескивая достаточное количество яда, который прожигает мою кожу.
Поэтому я решила попробовать другую тактику, безобидную ложь, чтобы заткнуть им рты.
— Это были туфли моей бабушки, единственное, что ей принадлежало, когда она иммигрировала в Штаты. Она передала их моей матери, которая передала их мне как символ силы и жизнестойкости.
У меня нет бабушки, но вина во взгляде Хизер говорит мне, что, возможно, я наконец-то лопнула ее драгоценный золотой пузырь.
Триумф ползет спиралью по моему позвоночнику.
— В следующий раз, когда откроешь свой снисходительный рот, учти, что ты ни хрена об этом не знаешь.
Хизер втягивает воздух, будто я обидела ее.
— Идем дальше. — Я наклоняюсь к ним. — Кое-что о Прескотте Риварде … — Я бросаю взгляд на переполненный коридор, будто мне есть дело до того, что кто-то услышит меня. — У него проблема с сексом. Как и у всех парней. Они хотят его, и если ты отказываешься, они берут силой, понимаете?
Энн и Хизер, не моргая, смотрят на меня. Бестолковые. Неужели им не ясно?
Я поправляю на плече ремень от сумки, под которым зудит моя кожа, когда я продолжаю им рассказывать:
— Кто-то должен проявить инициативу и сделать ребят счастливыми. Я просто играю свою роль, чтобы не допустить сексуального насилия в нашей школе. Вы должны быть благодарны мне.
Стараюсь произнести это более милосердно, чем есть на самом деле — я занимаюсь этим, чтобы выжить. И плевать на всех остальных.
Энн смотрит на меня, сморщив свой нос.
— Ты такая шлюха.
Ярлык, который повесили на меня с девятого класса. Я никогда не старалась развеять их предположениям обо мне. Сексуальное неправомерное поведение требует доказательств. Пока этого не произойдет на территории школы и не выяснится, что я беременна, меня не выгонят. Конечно, слухи портят мою и без того отвратительную репутацию, но они также отвлекают от истинной причины, по которой я провожу время с ребятами в Ле Мойн. Узнай настоящую правду, меня бы исключили в мгновении ока.