— Так смейся! Смейся!
Находясь в сновидениях, Фредди постоянно дергался, делая непроизвольные движения, судорожно хватаясь за лицо. Бывало, вздрагивал. А еще… еще он говорил, во сне, с кем-то, раскрывал фантому секреты прошлого «кровавых братов», делясь самым сокровенным из того, что имел и одновременно самым кошмарным…
Проснувшись, точнее думая, что проснулся, Фредди плавным движением ухватился за дверную ручку и вместо ведущего в гостиную коридора увидел темную аллею.
Деревянная вывеска рядом с двухэтажным домом и надпись на ней — «улица Вязов».
Душу беспомощного в борьбе с наваждением прокурора терзал безмерный, первобытный страх.
«Хочу выбраться отсюда, но это не зависит от моей воли. Выберусь только, когда скажет хозяин измерения. Боюсь, не обойдется без боли».
Под словом «выбраться» Фред имел в виду проснуться. Пленник сновидений мечтал вернуться в любимую постельку.
В «наваждении» обитало много созданий, внешне похожих на тех, что мы видим, когда не спим: облезлые кошки, переворачивающие мусорные баки, где-то рычали и без особой пользы скребли тяжелые двери собаки, с виду напоминающие адовых церберов. Те же животные, только в извращенном варианте, соответствующем воображению психически больного виновника сна.
Краем глаза Фредди разглядел одного пса: жилистое тело, влажная шкура, отлитые красным глаза и, пожалуй, самая внушительная деталь чудовища — щелкающая желтыми гниющими зубами пасть. Другие животные — не животные вовсе, а несуразные комбинации известных зооформ, способные довести до инфаркта одним лишь видом.
Все выглядело так реалистично, детализировано, что, казалось, это происходит вовсе не во сне. А наяву. Но в каком-то другом измерении.
«Да уж. Кругом бегает всякая неприветливая живность. Место дикое, оно предстало передо мной в гиперболизированном виде, полное садистских образов».
Ощутив абсурдизм происходящего, фантасмагоричность несуществующей улицы, Фредди услышал детский смех. Легкий, добрый, почти ангельский, но при нынешних обстоятельствах этот смех можно было назвать дьявольским и неземным.
Издающие его девочки и мальчики — те самые похищенные дети, которых прокурор вывез на денек без согласия родителей, изнасиловал, избил, запугал и привез обратно, сейчас прыгали через скакалку. Их взгляды были такими оживленными, радостными, а улыбки так блестели, что создавалось впечатление, они забыли дядюшку Фредди в своем сердце, забыли про ту ночь, про похищение и последующие пытки…
Но они, эти дети, всего лишь отрывки мертвой совести — совести, которая просыпалась тогда, когда засыпал прокурор. Сейчас ему их по-настоящему жалко и он может чувствовать что-то помимо сексуального голода, приводящего к потребности насыщения.
Преступление совершается ради преступного результата.
А дети все прыгали, играли и пели, без устали на Фреда глядели, будто что-то узрели. Сон не сон, но, тем не менее, их песнь показалась знакомой.
«Считалочка из недавно просмотренного фильма. Сцена, включенная в фильме-кроссовер двух франшиз, теперь повторяется у меня на глазах».
Вид прыгающих участников частной школы Макгрегора с каждой проходящей секундой оставлял все меньше надежды на возвращение. А затем появился он — хозяин сна. Долгий, скребущий звук, неистовый хохот Инглунда, местами порванный красно-зеленый свитер, перчатка с острыми металлическими лезвиями на кончиках пальцев, осклизлое лицо с искаженной улыбкой и… коричневая шляпа с висячими полями.
— Не соскучились?
Отделенная во сне часть Фредди Кригера, его злая часть, наяву подавляющая добрую, приняла облик киношного маньяка — Фредди Крюгера. Злое, мерзкое, ненавидящее своих родных существо — именно таким казался грязный обожженный садист чистенькому ухоженному прокурору, при этом второй постоянно забывал, что первый — его половина.
Крюгер точил ножи, пока подбирался к ученикам, и планировал продемонстрировать кристально-честному прокурору, «что делают с детьми настоящие парни»: монстр подошел к одной из невидящих опасности девчонок, взял за косичку, замахнулся перчаткой и…
— Посмотри на эту маленькую дрянь! Так и просится к дяденьке в объятия — отрезал голову. Затем швырнул ее, отделенную от тела, в сторону, где ошивались псы-мутанты.
Дети продолжили играть.
— Ну, что, продолжим?
— Нет, нет! — прокурора начало трясти.
А маньяк вошел в раж.
— Ха-ха-ха-ха! Идите ко мне детишки! Идите к Фредди!
— Нет, не убивай!
— Ха-ха-ха-ха!
— Не убивай!
— Ха-ха-ха-ха!
— Ну, зачем же…
Шоу закончилось со смертью узкоглазого Роджера. Фредди вырвал глазное яблоко мальчика и стал жадно обсасывать.
— О, вампирские штучки…
Через минуту после крюгеровского бесчинства дети исчезли. Откуда они взялись — прокурор не имел ни малейшего понятия, но чувствовал, что они — лишь часть его сна, как и киношный маньяк, который теперь с пожирающим любопытством пялился на своего идеализированного двойника.
— Ты знаешь, кто я?
Они ссоревновались в диалоге — Фредди, по сути отличный лишь более гладкой внешностью и Фредди, настоящий, который живет внутри того псевдодоброго Фредди!
— Убийца… которого сожгли родители убитых детей.
— Это да — в голосе киношного звучала слепая гордыня, он гордился детоубийствами, — Не спорю.
Фредди Кригер не смог бы никогда так поступить. Он бы попросту забоялся. А вот матерый потрошитель Фредди Крюгер — вполне — две конфликтующие противоположности в одном человеке рассоединились в «наваждении».
— Но это плохо — протестовал прокурор, — Это незаконно. Нельзя убивать. Так написано в бумагах…
— К черту бумаги! — вспылил монстр, — Что они для тебя — лживого ублюдка?
— Закон для меня все…
— Нет, ты же знаешь, его не существует.
— Я следил…
— Что?
— Годами. За каждым твоим шагом наблюдал. Момента выжидал. Готовился к выходу…
Прокурор спросил напрямую:
— Что мне нужно сделать для того, чтобы ты оставил мой разум в покое?
Крюгер прошептал:
— Вызволить из заточения!
«Из заточения вызволить» — означало дать выход своим чувствам, о чем и просила душа Кригера, о чем молила. Ей надоела тонкая оболочка — лживый облик законника — одеяло, под которым прячется зверская сущность несчастного лондонца.
Крюгер старался для Фредди — чтобы ему жилось легче, подальше от самообмана.
— Загляни в свои кошмары!
Британские патриоты и консерваторы никогда не опишут, каким современный Голливуд представляет этот город потому что, по всей логике, редко включают телевизор.
Но будучи совсем маленьким, Фредди Кригер находил себя именно в таком Лондоне — мрачном, злобном, гротескном, все из-за творящейся в семье «непогоды»: отец часто пил, а мать, чтобы уберечься от очередных побоев, запиралась в комнате и не вылезала из нее до наступления позднего утра.
Трезвея, кормилец напрочь забывал, что вытворял, когда был «не в духе». Не стесняясь показаться тряпкой, он вставал на колени и молил супругу не заявлять в полицию, просил держать его психи в строжайшем секрете и обещал исправиться. Бросить это болезненное пристрастие, постепенно разрушающее и тело, и душу…