Однажды я спросил его, почему именно данное место он отвел под оранжерею. Постройка еще не была начата, но граф уже отметил собственноручно четырьмя столбиками углы будущего здания.
— Но ведь она была здесь… — с убеждением отвечал он.
— Почему вы так думаете? Ведь не сохранилось никаких следов.
Вместо ответа граф взял прут за один из раздвоенных концов и, отошедши шагов на пятьдесят от линии будущей стены, стал приближаться к ней, держа прут ординарным концом вверх, вертикально в одной руке. С напряженным выражением на побледневшем лице, глядя куда-то вдаль неподвижным взором, граф медленно приближался. Едва он успел достигнуть линии будущей стены, отмеченной двумя столбиками, как прут с такой силой описал полукруг, обращаясь верхним заостренным концом к земле, что конец этот вонзился в землю, и вся вилка выскользнула из руки графа.
Я стоял в изумлении пред этим феноменом, произведенным, как мне казалось, посторонней силой.
Граф подозвал рабочих и велел копать. На глубине не более полуаршина они наткнулись на остатки каменного фундамента. Впоследствии оказалось, что он всюду соответствовал линиям, намеченным графом.
В тот же день, осматривая остатки громадного бассейна, служившего когда-то питательным резервуаром для фонтанов, я встретил в саду Федору, которой графиня подарила знакомую мне каштановую кобылку и разрешила, оставаясь при усадьбе, разводить гусей.
Федора с самым мрачным видом тащила за лапки пару дохлых гусей: головы их волочились по земле.
— Что, опять падеж у тебя?
— А як же! — тоном мрачного озлобления отвечала Федора, — хыба ж знайдется якась хвороба на того химородника кавкатаго. Ны якой холеры на него нэма!.. Кавкае на христианське добро, нечиста сыла…
— Ты думаешь, что это от ворона? — не мог я сдержать улыбки. — Да мало ли когда он там кавкает?
— А хиба жэ ни?.. — неожиданным взвизгом прорвался бас Федоры, уловивший скептицизм моего замечания. — Спытайтэсь на пятьдесят верстов по окрузи, то его нэ тильки уси люды, а усяка собака знае. Як зачнэ кавкаты, то завсегда напасть якусь-нэбудь наклычэ. Як мовчит, то нычого и нэ будэ. А в прошлом роци як мы з вамы йихалы, хиба ж нэ кавкал?.. А вчора шла я на мистэчко, а вин як почал, як почал… А сэгодня пару гусок попсувало… Колы б нэ графска ласка, то я б доси вжэ с голоду подохла, як собака… — закончила Федора, прижимая к глазам передник, на котором предварительно долго высматривала самое чистое место. Потом с новым одушевлением Федора начала было:
— А хиба нэ казала я своему дурню, покойныку… — но уже известный мне монолог про покойника был прерван приближением одного из графских слуг, к которым Федора чувствовала огромное почтение. Поэтому она предпочла еще раз прижать передник к глазам и в этом положении удалилась.
Это было, кажется, на пятые сутки моего пребывания в усадьбе. Большую часть дня я проводил в разъездах, а потому больного видел редко. По вечерам супруги обыкновенно не выходили. Граф был занят книгами и планами. Молодая графиня занималась рукоделиями и чтением, казалась женщиной робкой, застенчивой, влюбленной в мужа, который, однако, почти не замечал ее, поглощенный работой и погруженный в свой загадочный внутренний мир.
Таким образом, мы оставались вдвоем со старой графиней, и беседа с этой умной и много пережившей женщиной доставляла мне неизменно большое удовольствие, которому не суждено было, однако, долго продолжаться.
Вечером того же дня, когда происходил описанный выше феномен и разговор с Федорой, графиня обратила мое внимание на прогрессирующую бледность и усталость графа, сердце которого мне случилось выслушать в тот же день.
Оно обнаруживало некоторую слабость пульсации и медленность удара. Я прописал холодные обтирания для повышения давления в сосудах, но граф отказался от этих операций. Пришлось заменить их некоторыми медикаментами в качестве менее хлопотливого лечения.
Поговорив с графиней, мы решили, что оторвать больного от работы нет никакой возможности, а потому оставалось покориться неизбежному. В тот же вечер была получена телеграмма о приезде на следующее утро двух знаменитых врачей из столицы.