Князья собрались накануне, ещё до освящения Вышегородского храма. Всеславичи заняли давно пустовавший Брячиславов двор, Святославичей Мономах, как ближних родичей, разместил в Берестове. За это Олег был ему в глубине души благодарен — Новгород-Северский князь в своё время слишком много вытерпел от Мономаха и не мог спокойно смотреть и слушать, как новый киевский князь расточает мёд и елей.
Зато Мстислав был рад лишний раз побыть с отцом. Он не смог прибыть на свадьбу брата Романа и похороны Святослава и теперь навёрстывал упущенное. Хотел повидаться с Еленой, но Ярославец не отпускал жену ни на шаг. Только в самый день приезда отец и дочь смогли накоротке повидаться. Мстиславу бросилось в глаза, как бледна и болезненно-худа Елена. Она была с двухгодовалым сыном Юрием, и видно было, что девочка — замужество и материнство не изменило её, — просто не знает, что делать с ребёнком.
Приехав в Киев, Мстислав сразу отправился к отцу в терем. Они обнялись. Мономах внимательно разглядывал старшего внука, рослого, ещё по-юношески долговязого Всеволода. Второго сына, Изяслава, Мстислав оставил в Новгороде заместо себя.
— Как меньшие? — спросил Мономах. Меньшими он называл двух младших сыновей Мстислава — Святополка и Ярополка.
— Растут. Святополка зимой на коня сажали.
Самый младший сын родился накануне свадьбы Ярославца и Елены, посему его и назвали в честь тогдашнего великого князя.
— А Христина как?
— Зимой ей недужилось, да к лету оправилась.
— Привёз бы. Я б посмотрел на сноху.
— С младшими она. Некогда.
Владимир Мономах хотел возразить, что его Гита, несмотря на беременность, всюду сопровождала мужа.
— Что Евфимия? — вспомнил Мстислав о сестре.
— Сына родила. Борисом назвали. Борисом Коломановичем.
— А Коломан-то что?
— А что ему? Помер, оставил стол брату, Стефану.
Оба помолчали, вспоминая Венгрию и её государей.
Сколько хлопот доставили угры в прошлом и всё никак не хотят усмириться! То ищут союзов с Русью, то сами рвут с нею связи.
От Венгрии мысли сами собой перетекли на русских князей.
— Елену-то видел? — спросил у Мстислава отец.
— Нет. Ярославец отговорился — дескать, недужит княгиня. В дороге ей худо сделалось. Чую — не будет ей за ним житья.
— Да, Святополково гнилое семя ещё попортит кровь Руси, — согласился и Мономах. — А всё же не следует нам первым начинать свару. Пущай вороги сами себя проявят. Помнишь, как сказано в Писании: «Поднявший меч от меча погибнет».
— А ещё говорят: «Худой мир лучше доброй ссоры», — подхватил Мстислав. — Отец, нынче в Киеве все князья собрались. Самое время уладиться, коли у кого на кого обида.
Мономах покачал головой. То, что сын умел мыслить далеко и широко, его радовало, но в то же время на память приходили другие княжеские снемы — съезд в Любече, после которого обманом захватили и ослепили Василька Теребовльского. И другой съезд — в Уветичах, когда осудили Давыда Игоревича. Ныне братья Ростиславичи сидят тише воды, ниже травы, да и сын у Давыда Городенского вырос не в отца — смирнее и добрее. Однако на место одних смутьянов встают другие. Что-то будет...
— У кого с кем обида, Мстислав? — промолвил Мономах. — Святославичи смирились — Давид всегда на моей стороне был, Олег в прежние годы крови попортил, однако присмирел. Ярослав вовсе не страшен — сидит в своей Рязани, мордвой обложен — и ладно. Вот разве что Всеславичи... Глеба Минского помнишь? — Мстислав кивнул, хотя лично князя в глаза не видал. — Сызнова воду мутит. Промеж Всеславова племени нет мира. Борис, старший, среди них никакой силы не имеет. Всё под себя Глеб захватил. До того младший братьев и сыновцев довёл, что Роман Всеславич вовсе из Полоцкого княжества уехал, а Давыд Всеславич под руку Киева просится.