— Веди в клети! — Даньслав подхватил Тука под локти.
Тот заупирался, но его с двух сторон кольнули мечами, и он вынужден был подчиниться.
В клети Даньслав сразу вцепился в песцов, и Тук внутренне застонал — ну чтоб ему ещё утром, как задумывал, сходить к посаднику? А то и вовсе припрятать меха!
— А, пёсий сын! Правда-то наружу выплыла! — Даньслав тряхнул связку серебристо-белых шкурок и вынес их на свет. Яркое по-весеннему солнце заиграло на длинных шерстинках, и обнаружилось, что среди них две шкуры редкого цвета — почти голубые с тёмно-серыми ворсинками.
— И эдакое ты прячешь? У, сучий потрох! — замахнулся Даньслав на купца. — Гляди у меня! Вдругорядь князь с тебя шкуру спустит!
Похватав меха, боярин и его мечники покинули купцов двор.
Но кабы это было один раз! Всеволодовы люди вели себя, как вздумается. Добро бы это были пришлые — с ними Новгородская земля живо разобралась бы. Ноздреча сие понимал и озоровал исподтишка — всё больше метким и едким словом, очернив не одного уже боярина, купца или мастерового. Даньслав был смелее и напористее. Бояре, коих ныне князь видеть не хотел, помалкивали, привыкнув жить сами по себе, а терпение чёрного люда и купцов таяло, как весенний снег. И, как вода, постепенно подтачивая снизу лёд, однажды ломает его, так и терпение лопнуло в один из весенних дней.
Долго сидела в тот день боярская дума. Неслыханное дело свершалось в умах и сердцах бояр. Не впервые Новгороду было спорить с князьями — в своё время сумели удержать Ярослава Владимирича, не дав ему убежать в Швецию. Потом дали от ворот поворот Всеславу Полоцкому, недавно совсем поднимались против Святополка Изяславича, по своему вкусу выбрав князем Мстислава. И жить бы да радоваться, да сын не пошёл в отца. Иным был Всеволод. Молод, а ума нет.
Не довольны были князем бояре. А пуще того — Князевыми милостниками. Худые бояре, а вон как взлетели, что и набольших степенных мужей не замечают.
— Купцов обирают, — вздыхал боярин Степан Щука. — Ремесленному люду от них житья нет.
— Именитых мужей не уважают. Мимо едут, шапок не ломают, — поддакивал ему Анисим Лукич. — А в прошлые-то времена я бы Даньславку на порог не пустил. Не то что Ноздречу.
— А посадник князю друг, — вспоминал Степан Щука. — И Мирослав Гюрятинич!
— Да толку-то что? — возражал Никита Ядреич, сын покойного боярина Ядрея. — Вона Ставр — Князевым сотским был, а ныне Даньславка на его месте!
Все посмотрели на Ставра Гордятича, сидевшего среди других сотских. После того как тот выдал замуж вторую дочь, Милену, за сыновца Никиты Ядреича, стал вовсе именит и был равен многим большим боярам.
— Новая метла по-новому метёт, — только и вымолвил Ставр.
— Токмо как бы нас не вымела, — вздохнул Анисим Лукич.
— Нет, бояре, а я тако мыслю, — пристукнул посохом Никита Ядреич, — надо с князем решать. Або он Даньславку с Ноздречей от себя гонит, абы нам такой князь не надобен!
Бояре зашушукались, елозя на лавках. Дело затевалось небывалое — промыслить о князе! Всеволод сын Мстислава, а тот сын Владимира Мономаха. Супротив князя киевского вставал Новгород! Э, да впервой ли! Мстислава не так ли у себя удержали?
Не день и не два после этого тихо было в Новгороде. Только бояре не сидели на месте. Пересылались друг с другом, гнали своих людей на улицы к ремесленному люду. То тут, то там раздавались недовольные выкрики. Однажды, когда Ноздреча проезжал по улице, вслед ему закричали: ужо, мол, тебе! Попомни!
С чего началось — сейчас разве упомнишь? Кричали, будто пограбили Даньславовы мечники какого-то купца. Сказывали, что был это даже сам Микула Иваныч, Ставра Гордятича тесть. Верно было то, что видели купца среди толпы, спешащей на двор к посаднику. А боле ничего сказать нельзя. Расспрашивали — да без толку.
Дмитрий Завидич простудился, после бани решив поехать на реку, посмотреть ледоход. Он только-только начал вставать с постели, и когда в ворота заколотила кулаками и кольями толпа, сердито поморщился и крикнул сына.
— Почто шумство? — спросил он капризным голосом больного, когда Завид встал на пороге. — Чего неймётся?
— Шумят новгородцы, — ответил Завид. — Тебя требуют.
— Не пойду! Недужен я. — Посадник плотнее запахнулся в шубу и отвернулся от окна, а потом совсем ушёл в горницы, куда не долетал шум и крики.