— Тащите масло, — сказал другой. — Посмотрим, как эта грязь горит.
— Хватит! — сказал я, схватив потенциального поджигателя за плечо, и развернул его. Лицо Эймонда так исказила переполненная ненавистью злоба, что я не сразу его узнал. А ещё впервые в его глазах я увидел вызов. «Как у Эрчела, когда окажешься между ним и его жертвой», подумал я, глядя, как Эймонд берёт себя в руки.
— Прошу прощения, капитан, — сказал он, с трудом выдавливая слова из пересохшего горла, и отступил назад, склонив голову. Его спутник с фальшионом не так перепугался.
— Нахер прощение, — сплюнул он и решительно направился ко мне. — Этот уёбок убил моего кузена. Я воздам ему, и похуй, если вам это не нравится, капитан.
Нежеланная солдатская жизнь научила меня, что есть много способов привить дисциплину в своём подразделении. Часто заботливое слово или любезный комплимент завоёвывают сердца грубых или впавших в уныние. Однако перед лицом открытого бунта мало какие методы более эффективны, чем удар стальной перчатки, в полную силу нанесённый по лицу.
Попавший в цель удар вызвал облако кровавых брызг с белыми точками выбитых зубов, а фальшион мстительного рекрута загремел по булыжникам мостовой. Сам же он ещё немного покачался, озадаченно хмуря разбитое лицо, а потом рухнул. Когда я обернулся посмотреть на его товарищей, то увидел, что все они повторили покорную позу Эймонда.
— Поднимите этот кусок дерьма, — приказал я, указывая кончиком меча на солдата без сознания. — Когда очнётся, сообщите, что он с позором изгнан из роты. Если увижу его ещё раз, то прикажу запороть до смерти. Остальные — валите отсюда и отыщите своего сержанта. Ты, — добавил я, возложив на Эймонда всю тяжесть своего разгневанного взгляда, — бегом через стену и найди принцессу Леанору. Скажи ей, что эта брешь захвачена, и капитан Писарь смиренно предлагает ей послать сюда все войска, какие только возможно.
Я проследил, как он убежал, и помедлил, услышав, как алундиец приглушённо охнул:
— Прошу… — Один взгляд на его лицо, на побелевшую кожу под грязью и кровью, сказал мне, что ему остались считанные мгновения. — Моя жена… — пробормотал он, дёргаясь всем телом. — Мои дети… Они в Замке Герцога. Остановите… это… — Он собрался с силами, наклонил голову и встретился со мной взглядом, его глаза умоляюще блестели. — Остановите её… Вы… добрый человек… да?
«Не особенно». Я оставил эти слова несказанными, поскольку они были жестокими, а в тот миг я чувствовал себя слишком уставшим для такого. А ещё его слова вызвали во мне любопытство.
— Остановить кого от чего? — спросил я, присев возле умирающего алундийца.
— Герцогиня… — прохрипел он, содрогаясь и заливая подбородок тёмной кровью, поднимавшейся из глубины тела. — Она… решилась на это… Все они… даже моя жена. Это безумие. — Он снова дёрнулся и из последних сил махнул мне рукой, которая вяло опустилась мне на наруч и упала бы наземь, если бы я её не подхватил. — Вы… остановите их. — Он уставился на меня, и в его глазах застыла мольба о понимании, даже когда смерть их затуманила. — Вы… добрый… человек… — донёсся свистящий шёпот, который стих до шелеста, а потом раздался знакомый звук человека, испускающего последний вздох.
Отпустив его руку, я пошёл обратно до расположения роты и увидел, что Офила, как обычно, эффективно выстраивает выживших в подобие порядка. Осталось около половины, и я знал, что этот итог ночного сражения намного лучше, чем можно было ожидать. Но всё же моё сердце замирало при виде тел, лежавших вокруг бреши. Нельзя сказать, что я всех их хорошо знал, а некоторых не знал и вовсе, но эти солдаты были моими.
Прилетело ещё несколько стрел и арбалетных болтов с крыш и из окон, скорее досаждая, чем создавая настоящую угрозу. И даже эти неприятности прекратились, когда в северном районе разгорелся пожар, бросавший отсветы на облака сверху и постоянно взметавший фонтаны углей. Эта картина неизбежно вызвала в памяти воспоминания об Ольверсале, а конкретно о пекле, спалившем великую библиотеку. В голове с новой яростью пульсировала боль, бурлили скверные воспоминания, мне очень сильно хотелось убраться отсюда, и не было никакого желания становиться свидетелем смерти ещё одного города.
«Герцогиня… Она… решилась на это». Я стиснул зубы, пока слова умирающего солдата пробивались через свирепствующую в моей голове боль. Их значение оставалось загадкой, но его отчаяние не оставило мне сомнений в зловещем обещании этих слов. А ещё Леанора наверняка была права, пытаясь организовать для герцогини Селин путь к отступлению. «Мои дети… вы добрый человек».