— Он насмехается над нами? — предположил я, когда мы с Эвадиной вглядывались в далёкую жёлто-оранжевую точку, мерцавшую на горе в нескольких милях от нас. — Или, может, заманивает?
— Или ему просто плевать, — сказал Элберт, вставая возле нас. Он завернулся в медвежью шкуру и зажал в зубах свою трубку, хотя холод не давал её раскурить. Я видел мрачную решимость на лице рыцаря, смотревшего на далёкий огонь костра. — Вряд ли придётся его долго преследовать. — Он тяжело вздохнул, выпустил пар изо рта и отвернулся. — Наутро он станет искать расплаты. Похоже, капитан Писарь, скоро мы узнаем, кого из нас он сильнее хочет убить.
Наше путешествие на следующий день остаётся одним из самых тревожных и пугающих воспоминаний в моей памяти, а в ней ему есть с чем посоревноваться. Тропа, узкая даже в лучшее время, часто сужалась примерно до ярда в ширину. Высота мне и так никогда не нравилась, и весь этот опыт показался долгой пыткой из постоянного трепета, перемежающегося моментами ужаса. Несколько раз мне приходилось прижиматься к поверхности горы и медленно передвигаться влево, в то время как ветер бушевал всё яростнее. Впереди шёл Флетчман, который, хоть и родился на равнине, оказался умелым и ловким горцем. Отруб тоже держался уверенно, хотя его молчаливость и мрачность только усиливались. Вчера его лицо выражало мало эмоций, помимо страха перед Эвадиной, но сегодня я видел на нём тревожное отчаяние и ещё более тревожные проблески решимости. Я хотел было ещё пригрозить ему, чтобы держать в узде, но, присмотревшись к его обмякшему выражению лица, понял, что этот человек уже достиг той точки, за которой нет места страху. И к тому же, Рулгарт уже был близко, так что же мог бы сделать его предатель, чтобы нам помешать?
Всё утро ушло на прохождение уступа, во время которого один королевский солдат со страшной неизбежностью умудрился оступиться и свалился в туманные бездны. Его громкий и пронзительный вопль так долго отдавался эхом по горам, что казалось, это Сермонт озвучивает ответ. И потому с последними шагами по уступу я неприкрыто застонал от облегчения, присоединяясь к Флетчману, который осматривал маршрут впереди. И снова наш курс не вызывал сомнений, поскольку до самой вершины склона в нескольких сотнях шагах впереди по снегу шла глубокая колея. Наша цель стала ещё более явной при виде двух мужчин, стоявших на вершине подъёма.
— Стой здесь, — сказал я Отрубу, который, казалось, почти не услышал приказа, и, не моргая, таращился на фигуры впереди. — Приготовь лук, — добавил я Флетчману, уже начавшему расчехлять ясеневую ось из своей котомки. Я задержался с ним, пока он не натянул тетиву, а потом опустил свой тюк на снег и пошёл вверх по склону. Флетчман шёл следом за мной, а Отруб стоял и смотрел на своего бывшего вождя. Я знал, что разумно и правильно было бы дождаться, пока не подойдут Эвадина и Элберт. Однако чувствовал, что собирался сделать в этот день Рулгарт, и решил, что со всех сторон будет лучше, если его последнее устремление будет расстроено.
— Дальше не надо, Писарь! — выкрикнул он, когда мы с Флетчманом прошли половину склона. Из-за крутизны взбираться по нему было неудобно, и он представлял собой плечо гребня, опускавшегося по восточной стороне горы. Я взглянул вправо и увидел, что он, казалось, исчезал в нескольких сотнях шагов от меня — предположительно там, где начинался обрыв. Что бы там ни задумал Рулгарт, перспектива драться на такой земле показалась мне совершенно непривлекательной. Но в конечном счёте оказалось, что не я его цель на этот день.
— Где она? — выкрикнул он, когда я остановился. На его щеках под выбеленной инеем бородой виднелись тёмные впадины, и я заметил, как дрожали руки, сжимавшие меч. Нехватка еды и постоянный холод высасывают силы даже у самых сильных, и всё же его глаза сияли ярко. Рядом лежали трупы двух ослов, уже частично укрытые снегом. Я догадался, что смерть этих животных стала для Рулгарта чем-то вроде сигнала — последняя утрата удачи, заставившая его исполнить предсказание Элберта и выйти навстречу своей судьбе.