— Доэнлишь!
Он помедлил, и я почувствовал, как ужалило остриё клинка, и небольшая струйка крови жарко капнула на кожу. Но куда важнее была дрожь, которую я ощутил в руке, державшей мои волосы.
— Доэнлишь, — повторил я, стараясь говорить тихо, чтобы от движений горла лезвие не вонзилось глубже. — Я… её друг. Она… благословила меня. — Не совсем правдивое, но и не совсем ложное описание моей связи с Ведьмой в Мешке, но этот неприветливый тип не мог о таком знать. Он знал только то, что я произнёс имя, обладавшее очевидной властью.
Каэрит ещё пару ударов сердца держал меня, то ли от нерешительности, то ли от жестокости, а потом отпустил, сердито фыркнув.
— Ишличен друг Доэнлишь, — с презрительной подозрительностью прорычал он, хотя я почувствовал, что он просто вслух проговорил свои мысли. Он смотрел на меня, пока я слабо вытирал кровь с шеи, а потом присел, грубо схватил меня за руки и потянул. Хотя этот мужчина явно обладал немалой силой, но ему потребовалось несколько попыток, чтобы вытащить меня из сугроба. Высвободив, он отпустил меня и нетерпеливо махнул ножом:
— Вставай!
Я попытался подчиниться, но понял, что ноги по-прежнему не слушаются. Мне удалось подняться лишь на четвереньки, отчего по всем моим напряжённым мышцам прошли мучительные импульсы, и тогда я рухнул бесполезной грудой. Каэрит осыпал меня потоком слов, которые я счёл отборной бранью на его языке, а потом с явной неохотой зашагал вокруг. Не требовалось особой проницательности для понимания, что он раздумывает, не оставить ли меня здесь.
— Доэнлишь, — сказал я, извернувшись на земле, чтобы посмотреть на него, — она проклянёт вас, если не поможете мне.
В ответ на это утверждение на его лбу появилась морщина, а губы изогнулись — выражение такое, словно я сказал нечто абсурдное и в той же мере тревожное. Ещё немного молча подумав, он вздохнул, наклонился, взял меня за голени и потащил по снегу. Он не особенно заботился о препятствиях на дальнейшем пути, и я несколько раз болезненно сталкивался со стволами деревьев, упавшими ветками и скрытыми под снегом камнями. К счастью, возродившаяся вспышка истощения вскоре избавила меня от неудобств, и я уплыл обратно в беспамятство под голос каэрита, выкрикнувшего нечто на своём языке.
Разумеется, тогда я понятия не имел о значении этих слов, но мой разум умудрился сохранить их спустя все эти годы, и потому я могу привести их перевод: «Откройте хлев! У меня тут ещё навоз в кучу!»
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ЧЕТВЁРТАЯ
Корова была незнакомой мне породы, оглядывалась через плечо и смотрела печальными, почти безучастными глазами из-под плотной гривы бурых волос, густых, как лисий мех. Она тихонько вопросительно промычала, а потом, не получив ответа, сунула язык себе в ноздрю, фыркнула и вернулась к более важному занятию — жеванию сена. Рядом стояли привязанные три её сестры, которые опускали и поднимали над корытом косматые, рогатые головы, а в промежутках постоянно атаковали меня шквалом зловонного пердежа. Именно ароматы их выделений и разбудили меня, но вонь очень быстро померкла перед волной мучений, прокатившейся по моим ногам. От этих спазмов я забился на полу сарая, и прошлое онемение сменилось полыханием жизни, возвращавшейся в парализованные мышцы и жилы. Несмотря на боль, меня немного утешило то, как дёргались по своей воле ноги, поскольку это означало, что кости я не переломал. В конце концов мои больные конечности стали просто болезненно подёргиваться, и я в полной мере смог рассмотреть своё окружение.
Истощение было тогда настолько сильным, что остались лишь смутные воспоминания о том, как меня сюда сбросил каэрит. Я помнил, что тогда был день, как и сейчас, но урчащая пустота в животе и выжженное горло ясно давали понять, что это не тот же самый день. К моему удивлению, дверь сарая была закрыта на задвижку, но не заперта, ни цепью, ни верёвкой. Быть может, мой невольный спаситель лелеял надежду, что я уберусь вместе со своими сложностями, и не буду его больше беспокоить. Однако, хотя чувствительность и вернулась моим ногам, но я знал, что какое-то время ходить не смогу. Даже если бы мне хватило сил подняться с прохладного глиняного пола, устланного соломой, выжить в диких местах за пределами этого сарая без еды и помощи шансов практически не оставалось.
В конечном счёте неприятные ощущения в ногах стихли до пульсирующей ломоты, и я предпринял попытку заставить их повиноваться мне. Поначалу они только барахтались, а ступни исполняли странные круговые движения, которые выглядели бы комично, если бы не боль, которую они причиняли. Результатом более часа упорных попыток стала способность подтянуть их к груди без последующих подёргиваний. Невелико достижение, но, по крайней мере, смягчило растущее подозрение, что я навсегда стал калекой.