— Хотелось бы. Но это сделала другая знакомая, возвращая мне должок.
Она фыркнула и пробормотала что-то на своём языке — очередная фраза, которую моя память сочла нужным сохранить и получить перевод:
— Вот ведь, долго же тебе пришлось умирать. Но, по крайней мере, подходящий конец — умереть от рук тех, кому ты хотел подражать.
— Всегда было интересно, — решился я, поскольку женщина уже тревожно долго молчала, — что привело к этому проклятию? И как так вышло, что он бродил по землям моего народа в качестве цепаря?
— Цепаря? — спросила она, прищурившись. Я видел, что она поняла значение слова, хотя её голос был окрашен сомнением. — Вот так он провёл свои годы?
— Так. И был в этом ужасно хорош. Из-за… проклятья он отлично подходил на эту роль. Непросто сбежать с цепи, когда тени тех, кого ты обидел, нашёптывают твоему цепарю на ухо.
В её слишком ярких глазах блеснуло смутное, но различимое презрение, которое напомнило мне Сильду в те моменты, когда мой язык спешил впереди моих знаний.
— Ты ребёнок, — пробормотала она, и её голос снова звучал скорее задумчиво, чем пренебрежительно. — Ты заблудился в мире загадок, которые едва понимаешь. Надо бы тебя пожалеть, но я не стану этого делать.
Она хмыкнула и поднялась при помощи палки. Её голова находилась едва ли на дюйм выше моей, но мои чуткие инстинкты чуяли от неё ощутимую угрозу. Если бы она пожелала, то я бы здесь умер. В этом у меня не осталось никаких сомнений.
— Доэнлишь оставила на тебе свою метку, — сказала она, — а я — всего лишь мешок старых усталых костей, и её игры мало меня заботят. Но всё же, её метку нельзя воспринимать не всерьёз. Тебя накормят, а твои раны обработают. Со временем придёт Эйтлишь, и тогда мы будем знать, что с тобой делать.
— Эйтлишь? — спросил я, но моему следователю, видимо, надоел этот разговор. — Что это значит? — крикнул я ей вслед, когда она со стуком побрела к двери.
— Это значит, что моему внуку может и не придётся пачкать свой топор, — сказала она. Её последние слова прозвучали тихо, поскольку она уже вышла из сарая, но я всё равно их расслышал: — Или можешь просто свалить и сдохнуть в снегу, избавив нас от этих проблем.
Как и сказала старуха, еду мне сразу же принесли вместе с вонючим, но эффективным снадобьем для различных ран. А ещё дали какой-то горький напиток, который неплохо облегчал боль. Примерно день спустя хлеб насущный и лечение принесли мне возможность вставать, хоть и с большим напряжением и множеством стонов. По прошествии ещё пары дней я умудрился доковылять до двери своей неохраняемой тюрьмы. Распахнув дверь, я увидел в дюжине шагов покрытый инеем лес, но, глянув осторожно по сторонам, заметил очертания зданий. Из-за снега их сложно было различить, но у меня сложилось впечатление незнакомой архитектуры из-за широких скошенных крыш и низких стен. Среди зданий ходило несколько человек, которые по большей части лишь бросали на меня краткие пытливые взгляды. Отсутствие охраны у двери сарая говорило о том, что старуха своё желание, чтобы я просто ушёл, выражала совершенно искренне.
Дни шли за днями, нарастала скука, а мои хозяева относились ко мне всё более равнодушно. Регулярно я встречался только с одним каэритом — с хорошо сложенным парнем, который меня спас. Видимо, его роль спасителя так же означала, что ему ещё выпадала сомнительная честь кормить меня, и эту задачу он выполнял каждые три дня, ограничиваясь парой слов, несмотря на все мои попытки завязать беседу.
— Она ведь твоя бабушка? — спросил я однажды, когда он появился в дверях с мешком лука и хлеба. — Старая женщина с палкой, — добавил я, когда он в ответ лишь подозрительно нахмурился. — Вижу по твоему лицу. Тот же нос, тот же подбородок. Наверное, у неё есть имя? Как и у тебя, если уж на то пошло. Меня, кстати, зовут Элвин.
— Ешь, — приказал мой посетитель, бросая мешок мне под ноги. — И сри… — он запнулся, подыскивая верное слово, махая рукой в сторону леса, — … подальше отсюда. Ты воняешь хуже коров.
— Сэр, это невозможно. — Я улыбнулся. Он не ответил на улыбку, лишь развернулся и утопал прочь, не соизволив произнести больше ни слова.
Как часто бывает, когда тело выздоравливает, на следующий день моё состояние резко улучшилось. Дыхание перестало быть затруднённым, а разнообразные болячки утихли или даже исчезли. Улучшившееся настроение несколько омрачило осознание, что пульсирующая боль в голове вернулась, или я стал больше её замечать в отсутствие соперничавших с ней отвлекающих факторов. Дополнительно тревожило то, что у меня больше не было эликсира, способного избавить от пульсации, которая, как я знал, скоро станет гораздо сильнее, чем просто раздражающей.