— И вам доброго утра, милорд, — ответил я.
— Успокойтесь, дядя, — сказал Мерик, помогая дёргавшемуся аристократу подняться, и опустил его на мягкую постель.
— Лучше убей меня, Писарь, — задыхался Рулгарт, дрожа и сверкая глазами. — Сейчас, пока ещё можешь.
Я его проигнорировал и занялся делами — забросил сосновых шишек в костровую яму в центре комнаты и соорудил вертел для оленя. Рулгарт продолжал поливать меня разнообразными и зачастую изобретательными оскорблениями, ни одно из которых не подняло в моей груди ничего, кроме лёгкого ощущения жалости. Пускай я и был главным объектом его ненависти, но с одного взгляда на его пепельное лицо, лишённое всякой живости от слабости и боли, становилось ясно, что на этого человека давит ужасное бремя вины.
— Сегодня у нас оленина, — сказал я, когда приступ кашля наконец прервал его обличительные речи. — Мясо королей и лордов. Не отказались бы от такого, а?
Слюна брызнула ему на губы, и он фыркнул:
— Мне от тебя ничего не надо, кроме твоей смерти.
— Тогда вам лучше поесть. А иначе откуда вам взять сил, чтобы меня убить?
Хотя сейчас я вспоминаю эту интерлюдию, как мирное затишье в жизни, полной бурь, в то время мне казалось, будто я претерпеваю благородное заключение в особо утомительной форме. Рулгарт и дальше восстанавливался, и его привычка поливать меня ненавистническими оскорблениями стихала по мере того, как возвращались его силы. И всё же его суровый многообещающий взгляд ничуть не смягчался, а только крепчал по мере того, как возвращалось здоровье. Он всё так же кричал иногда во сне, обычно посреди ночи, и его жалобные несчастные высказывания часто звучали так громко, что будили нас с Мериком. Рулгарт всегда выкрикивал одно и то же имя таким надтреснутым от вины и сожаления голосом, что это ранило даже меня.
— Селина… почему? — спрашивал он как-то ночью у тёмного угла нашего жилища. — Почему я тебе не сказал? Почему не рассказал ему?.. — Обычно я со стоическим молчанием терпел его вспышки, но сегодня он вырвал меня из приятной бессонной дрёмы.
— Ой, да заткни пасть, говнюк благородный! — рявкнул я, отчего Мерик вскочил с кровати. Юный алундиец предупреждающе зыркнул на меня, подходя к Рулгарту, и опустил его обратно на шкуры.
— Спите, дядя, — прошептал он. — Всё хорошо.
— Дядя, да? — пробормотал я. Я всё ещё злился, что меня разбудили, и, зная, что пройдёт какое-то время, прежде чем смогу снова беспечно отдохнуть, поднялся и, задирая рубашку, направился к бочонку, чтобы отлить. — Милорд, значит ли это, что вы где-то в очереди на герцогство Алундия? — спросил я, вздохнув от облегчения, выпуская тугую струю. — Или вы просто бастард, вроде меня? Какой-нибудь признанный щенок не с той стороны спальни, которому выдали титул, чтобы он не грустил? Как я слышал, это частая практика среди аристократии.
— Следи за языком, невежественный подлец, — прошипел он в ответ. — Я законный сын леди Элиссы Альбрисенд, сестры леди Вериссы, последней жены этого честнейшего и храбрейшего человека, под пятой которого ты недостоин пресмыкаться.
— Так у лорда Рулгарта была жена. — Опустошив мочевой пузырь, я стряхнул с конца последние капли и, вернувшись, сел на своей кровати. — Своих детей нет?
Лицо Мерика окаменело от огорчения, как я понял, от самого предположения, что он станет делиться чем-то личным с простым керлом. Тем удивительнее стал его ответ, вызванный, думаю, потребностью сказать вслух то, что он прежде никогда не говорил.
— Леди Верисса умерла при родах, — тихо прошептал он, словно боялся, что услышит дядя. — И новорождённая дочь вместе с ней. Лорд Рулгарт принял меня в своём доме, когда я был ещё ребёнком, потому что моего отца убили в сражении, а мать обезумела от горя. — Он нерешительно потянулся к руке Рулгарта, но не тронул её. — По всем меркам этот человек всегда был моим отцом, а я — его сыном.
Мне немного захотелось посмеяться над ним, отпустить шуточку-другую, но они развеялись, не достигнув моих губ. Войне по её природе свойственно уничтожать семьи, разрывать их и далеко раскидывать. Эти двое, по крайней мере, до сих пор оставались друг у друга. От этого я почувствовал лёгкую зависть, но в основном грусть. Когда у керлов изгоняют или убивают лорда, они просто находят нового господина или переезжают на другие земли в поисках работы. А какой толк миру от аристократов без земли и положения?
Я вздохнул, улёгся на свою самодельную кровать и отвернулся, оставив Мерика в его молчаливом бдении.