— Мажь здесь, — и изобразил, как опускает пальцы в банку и намазывает пасту на лбу и на висках. — Утром и вечером.
— Спасибо. — Я помедлил, чувствуя неловкость оттого что не знал, требуется оплата или нет. До сих пор мои уроки с Лилат не затрагивали особенности каэритских торговых отношений, и я понял, что ещё ни разу не видел в этой деревне ни одного обмена монетами. — Я… — начал я, подыскивая верную фразу, и поднял, что такой нет, — … должен вам.
В ответ его лоб снова наморщился, на этот раз скорее весело, чем озадаченно.
— Должен? — переспросил он.
— Вы даёте. — Я поднял банку. — И я тоже даю.
— Я лекарь, — сказал он, и видимо, других объяснений он не считал нужным приносить. Вскоре меня выпроводили из его дома, его напутственные слова остались за пределами моего понимания, но я уловил, что у него дел по горло, и нет времени, которое можно было бы потратить на мою ишличен задницу.
Паста источала сильный навозный запах, отчего я тем вечером задумался, прежде чем наносить её на лоб. Но внезапный приступ пульсирующей боли быстро смёл всю мою нерешительность. Эффективность снадобья проявилась в тот же миг, когда оно коснулось моей кожи, породив прохладное приятное ощущение, которое, по мере того, как я размазывал пасту, переросло в отгоняющее боль онемение. Пульсация быстро утихла, вызвав у меня вздох облегчения, хотя мои соседи не разделили со мной радость.
— Яйца мучеников, ну и вонь! — возмутился Мерик. — По крайней мере, оставляй ставни открытыми.
На следующий день я проснулся после крепчайшего за последние недели сна, но, поднявшись, обнаружил, что пульсация пытается вернуть свою мерзкую хватку. Я с огромным удовольствием подавил её, опять намазав пасту. Такое чудесное средство наверняка стоило бы в Альбермайне целое состояние, и мне показалось странным, что лекарь расстался с ним, не ожидая оплаты.
— Оплаты? — спросила Лилат, когда я задал этот вопрос на утренней охоте. — Что такое оплата?
Мы поднимались по лесистому склону к югу от деревни, Лилат вела меня к гребню, выходившему на долину. Я предположил, что она хотела исследовать свежие места для охоты, поскольку в последние дни мы добыли немало дичи с ближайших к деревне холмов. Подъём был крутой и зачастую скользкий, там, где земля недавно оттаяла, хотя, казалось, охотница на это не обращала внимания. А я, хоть и не впервые ходил по такой неровной земле, но всё же с трудом поспевал за её ловкой уверенной походкой.
— У вашего народа нет монет? — спросил я её, когда мы остановились на отдых.
— Монет?
— Да. — Я покопался в сапоге и вытащил одну из немногих оставшихся у меня монет — один шек, переживший лавину. — Вот, — бросил я ей. — Это монета.
Лилат повертела пальцами медный диск. Отчеканенная голова отца короля Томаса вызвала на её челе проблеск интереса, но явно было, что она понятия не имела, для чего это.
— Что она делает?
— С её помощью покупают вещи.
— Покупают?
Именно тогда я понял истинную пропасть между каэритами и людьми за границами их земель. Бесконечные всепоглощающие циклы труда, торговли и жадности, которые характеризовали большую часть внешнего мира, здесь были неизвестны. Я понял, что потребуется больше, чем короткая беседа в перерыве на охоте, чтобы объяснить всё это человеку, незнакомому с концепцией денег.
— Тайлан, — попробовал я другую тактику. — Лекарь. Он дал мне кое-что, но ничего не потребовал взамен.
— Он лекарь, — просто сказала она, и встала, чтобы продолжить подъём.
— Так он работает и не ждёт ничего взамен за свой труд? — настаивал я, снова с трудом поспевая за её резвым шагом.
— Лекарям нравится лечить. Как охотникам — охотиться. — Она с ухмылкой оглянулась на меня. — А воинам — воевать.
— Не то что бы я воин… — Я осёкся, потому что она резко исчезла в густом подлеске. Во время охоты такое случалось постоянно. Обычно через несколько секунд она снова появлялась, но иногда могла исчезнуть на несколько часов, и тогда мне приходилось возвращаться в деревню в одиночку. Я немного подождал, а потом заключил, что она, должно быть, решила преследовать жертву без обузы в лице неуклюжего меня. — Я писарь, — пробормотал я, и развернулся, чтобы начать спускаться.
— А что это такое? — спросила Лилат, выходя мне навстречу на противоположной стороне тропы. Она уже несколько раз демонстрировала эту на первый взгляд невозможную способность, и ни разу не показывала никакого самодовольства или гордости, хоть я и подозревал, что это она так шутит.