— Что случилось с этими землями? — спросила Лилат. Мы стояли на крутом утёсе под одним из невысоких пиков. К северу я видел совершенно величественный Сермонт — вершина огромного пика бороздила облака. Из этого я заключил, что мы находимся в нескольких милях от места, откуда лавина, вызванная вероломным Отрубом, протащила меня через границу.
— Люди, — ответил я, направившись по утёсу. Он широкой аркой опускался до предгорья, и мне хотелось сойти с этих склонов до наступления темноты.
— Мы с ними скоро встретимся? — спросила она, следуя за мной. — С твоими людьми? — Я понял, что она оживилась от перспективы попрактиковаться в альбермайнском с кем-то, кроме меня.
— Если поблизости кто-нибудь остался, — пробормотал я, бросая осторожные взгляды на долину впереди. — Когда встретимся, не говори ничего, и держи лук под рукой.
— Люди здесь твои враги?
— Некоторые. Здесь была война. А может, и до сих пор идёт.
— Война из-за чего?
— Из-за веры, земли… жадности. Как обычно.
— Значит, сюда пришли плохие, и вы с ними сражались? Вы победили?
Я помолчал, оглянувшись на неё с выражением, которое, как мне казалось, должно было отражать угрюмую молчаливость самой Лилат, которой она отвечала мне, когда я расспрашивал её о её миссии. Мне должно было польстить, что она выставляет меня в героической роли, но вместо этого её слова вызвали иррациональное возмущение. Даже когда я был настоящим злодеем, мантия героя мне не нравилась.
— Мои люди… моя рота пришла сюда сражаться с людьми этих земель. И да, мы победили.
Той ночью мы разбили лагерь на лесистом склоне в нескольких милях от подножия гор, не встретив ни души за целый день путешествия. Я заметил лишь одно здание — разрушенный сарай, забитый гнилой репой. Повреждения выглядели старыми, так что он мог быть заброшенным, но содержимое говорило о собранном, но несъеденном урожае. Весь день во мне нарастало напряжение, охватившее меня, когда мы спустились с горы. Оно раздражало тем, как напрягало плечи и навостряло глаз на воображаемые угрозы, но ещё успокаивало своей привычностью. Я понял, что именно так я и жил большую часть жизни, будь то разбойником или солдатом. А ещё понял, что среди каэритов это чувство у меня стихло, и теперь я раздумывал, почему.
«В тех землях царил мир», напомнил я себе во время беспокойного бдения, когда первым сидел на страже, а Лилат спала. «А здесь — нет».
На следующий день мы нашли повешенного. Он тихонько покачивался кругами над широкой полосой дороги, по которой мы шли большую часть дня. Его труп, связанный по рукам и ногам, висел на толстой ветке высокой сосны, и, когда он качался, верёвка вокруг шеи потрескивала. Судя по раздутому телу и бледности кожи, я решил, что он мёртв уже дня три. Мало что можно было различить по лицу, поскольку смерть обычно лишает отличительных черт, но его простая добротная одежда выдавала в нём представителя алундийского крестьянства. Больший интерес представляла деревянная табличка на шее, на которой горящей свечой выжгли буквы.
— Что означают эти слова? — спросила Лилат, после того, как я некоторое время молча смотрел на мертвеца.
— Они гласят: «Я отрицал Воскрешение Помазанной Леди».
— Помазанная Леди? Она… королева здесь? — Мои попытки обучить Лилат сложностям альбермайнского общества лишь частично увенчались успехом, поскольку ей явно не удавалось полностью осознать понятие о разделении классов аристократов и керлов. А вот концепцию королей и королев оказалось понять легче, поскольку они фигурировали в старых каэритских легендах.
— Нет, — сказал я. — Но этой женщине я служу. — Я оглянулся и заметил недалеко у дороги приличный ствол упавшего дерева. — Помоги мне с этим.
— Это сделала женщина, которой ты служишь? — осведомилась Лилат, когда мы перетаскивали тяжёлую колоду под тело.
— Она бы не стала. — Я вспрыгнул на ствол и, подёргав плохо пахнущий труп, вытащил нож, чтобы перепилить верёвку на его шее. — Но, наверное, кто-то подумал, что она бы этого хотела.
Мы, как могли, похоронили бедолагу, завалив его камнями и землёй, к недоумению Лилат.
— Каэриты не хоронят своих мертвецов? — спросил я, поняв, что за всю зиму в её деревне я ни разу не видел похорон.
— Мертвецы — это наш дар лесу, — сказала она, покачав головой. — От леса мы берём добычу, древесину и другие вещи. И в знак признательности отдаём наших мертвецов в пищу. Это и печально, и радостно.