Выше всех, разумеется, стоял сам король. Томас решил в этот день не надевать доспехов, выбрав вместо них расшитую золотом мантию и белый дублет, украшенный двумя поднявшимися на задние лапы леопардами, которые представляли собой герб его дома. Ещё я увидел, что на его поясе не висит меч. Он стоял и смотрел на приближавшуюся Эвадину с серьёзной, королевской властностью, или по крайней мере с достойным её подобием. Когда король произносил свою едва слышную речь перед началом битвы на Поле Предателей, я обратил внимание, что он всего на дюйм ниже своего защитника. А теперь же его рост вкупе с чертами лица делали истину о его происхождении явной и даже комично очевидной.
«Мужчина, который на самом деле не король, готовится приветствовать женщину, которая на самом деле не мученица», размышлял я, и подумал: а вдруг все значимые моменты истории на самом деле представляют собой громадный, лживый фарс. Эта мысль вызвала на моих губах улыбку, которую я быстро подавил, поскольку, несмотря на всю абсурдность, исход этого дня будет иметь далеко не весёлые последствия.
Большое пространство перед огромной дверью, вымощенное гранитными плитами, занимали собравшиеся светящие Ковенанта Мучеников. Мне показалось важным, что сегодня здесь присутствует весь совет в полном составе — дюжина мужчин и женщин средних или преклонных лет в рясах из простого серого хлопка. Вера Ковенанта распространялась далеко за пределы Альбермайна, и только пять членов этого совета были родом из герцогств королевства. Из уроков Сильды я знал, что полностью совет обычно собирался лишь раз в десятилетие, с учётом времени, необходимого, чтобы созвать всех, и всё же сейчас они собрались в полном составе. Это могло означать лишь то, что светящие из самых дальних уголков Ковенантского мира отправились в путешествие задолго до того, как эта встреча была назначена. Очевидно, с появлением Воскресшей мученицы, признанной или нет, верховному духовенству потребовалось очень многое обсудить.
Остановив коня перед лестницей, Эвадина выбралась из седла, и мы с Уилхемом последовали её примеру. Многочисленные зрители молча замерли в ожидании, когда она передала мне поводья.
— Ждите здесь, — сказала она нам, натянуто улыбнувшись. Потом повернулась и, перед тем как поставить ногу на первую ступеньку, тихо добавила: — И помните клятвы, которые вы мне принесли.
Ни одному из различных художественных изображений последующего события не удалось ухватить его суть, а их настрой и действующие лица сильно отличались от настоящих. Либо цвета слишком вычурные, либо позы чересчур драматичные. В зависимости от предубеждений художника Томас получался либо худолицым, подозрительным тираном, которого сразу хочется ненавидеть, либо по-мальчишески красивым, но безмозглым фигляром. Светящие на них смотрели с выражением ужаса или же терпеливо. А вот саму Эвадину, разумеется, изображали как идеализированное совершенство священной красоты. А ещё особым источником раздражения стало то, что многие художники с радостью включили Уилхема, но очень мало кто захотел нарисовать меня, хотя все заслуживающие доверия источники свидетельствуют о моём присутствии. Следовательно, любому, кто всерьёз изучает историю, необходимо всегда искать правды в написанных словах, ибо все художники — лжецы, а по моему опыту частенько и пьяницы.
Впрочем, принципиальная ошибка на всех изображениях встречи Эвадины Курлайн с королём Томасом Алгатинетом заключается в неспособности уловить настроение. Картины не передают, как все глаза были прикованы к её высокой фигуре, закованной в доспехи, когда она поднималась по тем ступенькам, и как тяжко давило ощущение того, что мир висит на волоске, на всякого, у кого осталась хоть толика ума. Судьба всего королевства, если не само́й веры, объединявшей миллионы, зависела от этого момента.
Эвадина остановилась одной ступенькой ниже перед королём Томасом, а затем, двигаясь с неспешной уверенностью, расстегнула пояс с мечом и опустилась на одно колено. Сжав меч за ножны обеими руками, она подняла его и склонила голову. Когда она заговорила, в её голосе снова проявилась способность разноситься повсюду, хотя она вовсе не кричала, а говорила тоном спокойной, непоколебимой искренности.