Уилхем безрадостно фыркнул, не отрывая взгляда от огня.
— Это точно. Презренная, горделивая, самолюбивая душа, конечно, но по причинам, которые лучше отнести к загадкам женского разума, женщин всех положений влекло к нему, как мотыльков на пламя. Алдрик часто шутил о количестве бастардов, которых его отец наплодил в больших замках по всему королевству. Из них только Десмену Алдрик считал настоящей сестрой.
— Их растили вместе?
— Если только «растили» — верное слово. То ли из-за влияния отца, то ли из-за своих природных наклонностей, Десмена больше интересовалась военными вопросами, чем куклами и платьями. Как учитель Редмайн славился суровостью, но, если Алдрику доставалось, то ей — нет. Если его сын оступался на тренировке с мечом, то мог ожидать побоев, а Десмена за ту же оплошность получала смех и ласковые советы. Скажем прямо, она была маленькой избалованной сучкой, и эта испорченность характера сохранилась и во взрослой жизни. Впрочем, Алдрик всегда её любил, поскольку его большое бесхитростное сердце по-другому не могло, несмотря на то, что мы с ней терпеть не могли друг друга с первого взгляда. Я надеялся, что когда мы сбежим к Истинному королю, она останется позади, но к несчастью этого не произошло. Десмена жаждала крови за убитого отца, крови за обесчещенную мать, крови за все мелкие оскорбления и унижения, которые выпадают на долю бастарда. Но, подозреваю, жажда крови проистекала в ней по большей части оттого, что ей просто нравился вид крови, а в Магнисе Локлайне она нашла того, кто позволит ей проливать столько, сколько захочется. Со временем она полюбила Истинного короля сильнее, чем брата, но сомневаюсь, что это влечение было взаимным в том смысле, в котором она бы хотела.
Он замолчал, хмуро глядя на танцующие языки пламени, а в голове у него наверняка бурлили воспоминания. Я дал ему небольшую паузу, а потом попробовал тихо задать вопрос:
— Так значит, тебя не будет мучить раскаяние, если придётся её убить?
Уилхем встретился со мной взглядом, знакомо хмуря брови от подозрительности.
— Элвин, неужто я вижу, как в твоём умном котелке мозгов варится план?
— Эта война может закончиться завтра, — сказал я, — с несколькими сотнями убитых, может больше, может меньше. Или она может тянуться годами, унося мученики знают сколько тысяч жизней. А если такое случится, тогда нам не удастся возвести Эвадину в положение, которое ей необходимо, чтобы на этой земле воцарился настоящий мир. И ты это знаешь.
На губах Уилхема заиграла горькая улыбка.
— Я много думал об этом, хотя, очевидно, не с твоей способностью к хитрости.
— Называй это хоть хитростью, хоть здравомыслием. Да хоть подлым предательством, если хочешь. Мне насрать. Прежде мы уже поступали так, чтобы сохранить ей жизнь, и может это даже приведёт к проклятию наших душ, но мы это делали. Теперь нам снова придётся действовать, но мне нужно знать, что ты готов поднять руку на человека, которого называл когда-то королём, и на женщину, которую твой возлюбленный называл сестрой.
Вся весёлость слетела с его лица, сменившись мрачным согласием, которое часто становится участью послушных солдат. Сдержав вздох, он спросил:
— Что ты задумал?
Оставив Уилхема, я отправился разыскивать Лилат, и нашёл её рядом с лошадьми. Она испытывала к этим животным заметную привязанность и ездила верхом с завидной скоростью. Своего длинноногого, чёрного жеребца она назвала Каэлир — каэритским словом, означающим бурю или шторм, в зависимости от интонации. Лилат провела по его шкуре щёткой с тонким ворсом, и зверь благодарно фыркнул, наклонил голову и уткнулся в неё носом, вызвав в моей груди лёгкий укол ревности. Черностоп в качестве благодарности в ответ на подобное лишь топал копытом и нетерпеливо содрогался.
— Они своенравные, — сказала она мне, глянув на меня. — Думаю, они чуют других людей, понимают, что случится.
Несмотря на все мои попытки объяснить, Лилат перестала вникать в различные причины конфликта, в который оказалась втянута. Она знала, что путешествует с одним войском, которое вскоре вступит в битву с другим, но от неё ускользало, кто тут замешан и почему. Орду Самозванца она называла просто «другие люди», а войско Ковенанта определяла лишь как «твои друзья, а значит и мои друзья».
Солдаты Разведроты, справедливо опасаясь моей реакции на любое неуважение, относились к ней по большей части с почтительным и в основном невысказанным любопытством. Эйн предсказуемо составляла исключение, терзая Лилат постоянным шквалом вопросов, и записывала все ответы, добавляя всё больше слов в растущие стопки пергамента, сложенного в седельных сумках.