Должен признаться, я испытывал некоторую тошноту, приближаясь к группе аристократов под знаменем Алгатинетов. И хотя я не питал никаких сомнений о правильности моего дела, но осуществить это было нелегко. И я не испытывал никакой уверенности, что всё сработает, поскольку таких прецедентов ещё не было. На самом деле я до сих пор не знаю о каких-либо параллелях в истории, и мой план того дня не был записан до тех пор, пока я сам не взял перо, чтобы написать эти страницы. Моё худшее преступление всегда было моей самой долгоживущей ложью, открытой лишь тебе, мой возлюбленный читатель, ибо я знаю, что твоё суждение будет справедливым.
— Ублюдок опаздывает, — проворчал сэр Альтерик, когда я остановил Черностопа. Рыцарь-маршал хищно осматривал войско напротив, и неодобрительно нахмурился, повернувшись ко мне. — Но с другой стороны, капитан, и вы тоже.
— Всего лишь проследил за надлежащей диспозицией моей роты, милорд, — сказал я ему, пытаясь сдержать сильное бурление в животе. В отличие от всех присутствующих, мои доспехи оставались смесью найденных пластин и снаряжения разного цвета и возраста. Впрочем, рыцарского лоска в тот день ещё сильнее не доставало сэру Элберту. Он сидел на своём могучем скакуне в прекрасно сделанных, но неотполированных доспехах, а небритое лицо постоянно дёргалось, в то время как глаза обшаривали орду Самозванца. И снова во мне закружилась капля жалости, поскольку вид такого человека в подобном состоянии может вызвать укол боли даже в самом ледяном сердце. Но я снова подавил этот импульс. «Чем я обязан этим благородным негодяям?».
— Когда приедет Самозванец, — строго приказала мне принцесса Леанора, — переговоры будут проходить в соответствии с принятым обычаем. Вы будете только слушать. Ничего не будет решаться в этот миг. Наш дальнейший ход действий будет определён, когда мы удалимся выслушать ваше суждение. — Её лицо помрачнело, и на нём отразилось страшное предупреждение. — Вы меня поняли, капитан Писарь?
Я низко поклонился, согнул палец в перчатке и приставил ко лбу — натурально, перепуганный керл, которого она хотела увидеть.
— Я понял, ваше величество.
Далёкий звук труб приковал все взгляды к вражескому войску. Ровные ряды в центре зашевелились и разошлись, а вперёд выдвинулось высокое знамя. Раздались радостные крики, когда проехала фигура в великолепных доспехах бронзового цвета — это армия бунтовщиков приветствовала Самозванца. Я заметил, что самые восторженные крики доносились от толпы простолюдинов слева, а не от альтьенцев. Солдаты и наёмники тоже кричали с удовольствием, но не настолько живо или громко. Выехав из шеренги, высокий мужчина развернул коня и высоко поднял знамя, а его скакун встал на дыбы. Безусловно, такое зрелище производило впечатление, и восторженные керлы завопили ещё громче.
Снова развернувшись, он ровным галопом помчался в сторону королевской свиты, а за ним развевалось шёлковое знамя. На миг я подумал, что Самозванец собирается вести эти переговоры в одиночку, что отлично сыграло бы мне на руку, а потом я увидел, как из вражеских рядов выезжает ещё одна группа всадников. Герцог Галтон ехал под своим знаменем с целой свитой из дюжины вооружённых рыцарей за спиной. Наверняка это были Серебряные Копья, о которых говорил сэр Альтерик — кончики их поднятых копий блестели на солнце, пока не налетела гряда облаков, погрузив неглубокую долину в тень.
Магнис Локлайн, претендент на трон Альбермайна, остановился в дюжине ярдов от королевского отряда. На нём не было шлема, и, увидев его лицо впервые, я поразился отсутствием какого-либо сходства с королём Томасом или принцессой Леанорой. Это было несомненно красивое лицо, с сильным подбородком и узким носом, а длинные тёмные волосы развевались на усиливающемся ветру, создавая внушительный образ короля-воина. Впрочем, я увидел мало признаков крови Алгатинетов, и это укрепило моё убеждение в том, что этот человек — величайший из лжецов. Все его притязания были такими же фальшивыми, как и любая ложь, что я когда-либо говорил, и, хуже того — они пользовались гораздо бо́льшим успехом. Я видел за этим лицом живой ум, но ещё и голодное честолюбие в том, как он осматривал собравшуюся знать. Потому удивительно было, когда он перевёл взгляд с королевского отряда на Эвадину и направил к ней коня.
— Леди Эвадина Курлайн, — сказал он, низко поклонившись. Его голос вызвал новое удивление тем, что он был лишён всяких попыток изобразить благородный акцент. Это был размеренный и, по-видимому, хорошо поставленный в речах голос, но в то же время грубый голос образованного керла или начитанного горожанина. — Мы, конечно, уже встречались раньше, но никогда не были представлены. Видя вас сейчас, я считаю это ужасным недосмотром с моей стороны.