— Свяжите его и отвезите в тыл, — сказал я, пнув по закованному в доспехи боку Самозванца. — Охраняйте его и, — добавил я, обращаясь к Джалайне, — пускай он будет жив, когда всё закончится.
— А вы, капитан? — спросил Эймонд, спешившись, и взялся за верёвку на седле.
Я оглянулся и увидел Черностопа, топавшего копытом неподалёку.
— А у меня ещё здесь дела, — пробормотал я, живо ощущая отсутствие шлема. Замену ему я нашёл по пути к лошади — остановился и снял с убитого члена Серебряных Копий. Шлем был так себе, но к окончанию дня я был рад и такому. Орда Самозванца в тот день умирала долго, но всё же умерла.
ГЛАВА ТРИДЦАТЬ СЕДЬМАЯ
Сэра Элберта я нашёл сидящим на трупе его жеребца, а вокруг — ковёр из трупов керлов. Как я понял, некоторые пали его жертвами, но большинство было утыкано лесом арбалетных болтов. Пока шла долгая битва, сэр Альтерик привёл своих лучников. Те пускали шквал болтов, просовывая своё оружие между плечами королевских и ковенантских солдат, и этого хватило, чтобы окончательно возвестить о неизбежности поражения армии бунтовщиков. Как часто бывает, большая часть убийств в этой битве случилась во время разгрома, а не в сражении. Верные рыцари и верховые воины собрали ужасный урожай среди убегающих солдат и керлов. В ответ многие сгрудились для защиты, став огромной мишенью для арбалетчиков. Я видел, как некоторые делали ставки, скольких они смогут убить до заката.
В конце концов резне положил конец дождь — из гряды тёмно-серых облаков, которые почти весь день висели над головой, обрушился суровый, могучий поток. Его неприятный холод, казалось, остудил убийственную радость, которая часто охватывает сердца победоносных солдат. Сцены развязанной жестокости на поле уменьшились и стихли, а тела остались на разграбление тем, чья жадность перевешивала неприязнь к ненастной погоде.
Я смотрел, как сэр Элберт закинул голову назад, и дождь моментально залил его лицо, смыв большую часть засохшей крови. Потом он опустил голову и взглянул на меня, по большей части без каких-либо эмоций, и без того безумия, которое, как я думал, было ему присуще. И всё же в его взгляде сквозило понимание, хотя голос, когда он заговорил, звучал ровно:
— Ты ведь знал, Писарь? — спросил он. — Ты знал, что они убили моего сына.
— Только подозревал, — сказал я, решив, что это лишь частично неправда, ведь, в конце концов, мой план был основан на виде́нии, посланном глумливым призраком во сне. — Но я знал, что если это окажется правдой, то она всплывёт на переговорах. Не стану утверждать, что жалею об этом, милорд. Эта война должна была окончиться сегодня, а иначе это королевство ещё лет десять видело бы только кровь. — Я сглотнул, замолчав. Сражение, длившееся больше часа, должно было притупить любые мои страхи. Но всё же, несмотря на усталость и недавно пережитые ужасы, этот человек всегда мог меня напугать. — И не стану бежать от последствий, — продолжал я, — если собираетесь добиться компенсации.
— Какой ты храбрый. — Такой прежде невиданный цинизм от настолько серьёзной души мог бы ещё сильнее распалить мой страх, но я понимал, что для нового насилия он слишком истощён и погружён в скорбь. — Не планировалось, что Томас станет королём, — сказал он, глядя куда-то вдаль. — Полагаю, тебе это известно. Если бы Матис правил немного дольше, а тупой пьянчуга Артин не сломал бы себе шею…
Элберт безрадостно усмехнулся, качая низко опущенной под дождём головой. Я подумал, что он закончил, и я уйду, а он останется здесь тонуть в своей скорби и быть может никогда не поднимется. Но, как оказалось, он собирался рассказать мне историю.
— Два принца, и оба умерли от одного и того же, — сказал он, и с горьким вздохом поднял голову. — Я заподозрил бы проклятие, не будь я рациональным человеком. Помню тот день, когда нам объявили. Королева Лаудина, Леанора, Томас и я были в уединённом саду во дворце, где они играли большую часть дней. Это было прекрасное летнее утро, ярко светило солнце, и стоял сильный аромат роз. Понимаешь, мать Томаса любила розы. И сама их сажала. Лаудина любила всё, что растёт. Меня всегда печалило, что она так и не увидела, как вырос её сын, поскольку я верю, что он был хорошим человеком. Но её лицо, когда гонец принёс вести о смерти Артина… Ужасно видеть, как вмиг разбивается сердце женщины, которую любишь. Она уже тогда знала, что ждёт Томаса. Матис объявит Томаса принцем и захочет, чтобы тот стал его отражением — холодным, непреклонным тираном. Это её сломало — и телесно, и духовно. После этого она прожила лишь два года, зачахнув от тоски. Но перед кончиной нашла в себе силы взять с меня слово. Она потребовала, чтобы я поклялся именем любви, которую мы делили, что я сохраню нашего сына. И вот чего я желал все эти годы. Сколько крови я пролил, сколько совершил преступлений, и всё на службе обещанию, данному мёртвой женщине.